– Далеко ехать-то? – спросил он Силантьева.
– Минут десять по такой дороге.
– Тогда выключи сирену и эту иллюминацию. Не на пожар едем, чтобы мигалку включать.
– Хорошо, – Силантьев выключил сирену и маячок. – Мне без разницы, как правила движения нарушать, что с мигалкой, что без нее. Главное – нарушать, – он рассмеялся не очень веселой шутке.
– А что случилось, что за вызов? – фельдшер Одинцов отодвинул стекло, отделяющее водительскую кабину от салона «скорой», попытался просунуть голову в образовавшийся проем, но ударился лбом о резиновый уплотнитель. – Что-то я не слыхал, о чем речь.
– Спит, спит, проснется, – проворчал Силантьев.
– Ничего серьезного, – Вербицкий оторвал взгляд от дороги, повернул голову к Одинцову. – У какого-то мужика плохо с сердцем, а что конкретно случилось, не понятно. Видимо, жильцы позвонили, сказали только, что в подъезде плохо с человеком.
– Синяк какой-нибудь водки выпил отравленной, – Одинцов сурово свел брови на переносице и, когда машину подбросило на колдобине, снова ударился больным местом об уплотнитель, потер лоб ладонью. – Не гони так, Петрович, я уже десять шишек набил. Им бы, жильцам этим, в вытрезвитель звонить или в милицию. Так нет, они ноль три звонят. Конечно, «скорая» всегда приедет. Это ментов не дозовешься, а мы всегда тут.
– Господи, как мне все это надоело, – вздохнул Силантьев. – Спасу нет, как надоело. – Работа эта ломовая, зима эта бесконечная.
– Жена эта старая, – добавил Одинцов.
– Жена не надоела, – серьезно ответил Силантьев. – Жена тут при чем? Просто я устал, второй год без отпуска. Только на природе и отдыхаю. Прошлый раз в лесу нашел такую прекрасную дубовую ветку. Начал из неё делать рамки для фотографий. Могу вам подарить, Валерий Александрович.
– Не надо, – отозвался Вербицкий. – У меня все карточки в семейном альбоме. Куда мне рамки девать?
Силантьев покачал головой.
– Фотокарточки в рамках ручной работы и смотрятся совсем по-другому. Мои рамки – вещи стоящие, не тот ширпотреб, что в магазинах навален. У дуба особая фактура, цвет живой, золотистый. Это видеть надо, понимать, любить это дело надо. Вроде, бросовый материал, ветка дубовая. А ты руки приложи, хороший лак. Внучкину фотографию вставил, трехмесячная она на этой карточке.
– А что сейчас отпуск не возьмешь? – спросил Вербицкий, когда окончательно надоела болтовня водителя о самодельных рамках.
– На природу уже не выберешься. На лыжах кататься удовольствия мало, снег рыхлый, тяжелый. К весне дело.
– Совсем ты, Петрович, на своей природе помешался, – высунулся Одинцов.
– Э, брат, доживешь до моих лет, тогда поймешь, что такое природа, – водитель чмокнул губами. – Вечная ценность. Я, бывает, сижу в машине, глаза закрою, вспоминается лето. Так, закрою глаза и вижу последнее летнее утро, что в лесу провел. Боже мой, как хорошо. Сидел на поляне, слушал голоса птиц. Они ведь все на разные голоса поют, и нрав у каждой птицы свой, особый. Сидел на поляне и словно сам разговаривал с птицами. Это ведь искусство целое, услышать, что сказала тебе пичужка, птичка лесная. Да, уметь надо услышать их голоса. Вот, например, прилетела кукушка, долгие годы накуковала. Это её язык «ку-ку».
– Как интересно, долгие годы тебе накуковала, – Одинцов недоверчиво покачал головой. – А что тебе другие птицы сказали?
– Про тебя они сказали, – усмехнулся Силантьев. – Сказали: если и дальше Одинцов будет закусывать водку килькой в томате, то проживет недолго. Слезайте, господа, приехали.
* * *
Остановив машину возле нужного подъезда, Силантьев, не вставая с места, распахнул дверцу и выплюнул на мостовую окурок. Вербицкий вышел из машины, следом выбрался Одинцов и, помахивая на ходу металлическим чемоданчиком, зашагал следом за врачом. Забежав вперед, Одинцов вызвал лифт.
– Этаж, какой? – он пропустил Вербицкого в кабину.
– Восьмой этаж, последний, – Вербицкий расстегнул верхнюю пуговицу белого халата. – Ты что, Максим, опять хлебнул?
– Ни, Боже мой, – Одинцов нажал кнопку и посмотрел на врача округлившимися глазами. – Даже к пиву не прикасался. Там сзади у меня пара банок пива стоит, так я не притрагивался к ним.
– А то мне показалось…
– Это только показалось, – загадочно улыбнулся фельдшер, как только растворились двери лифта, вышел на площадку и оглянулся по сторонам. – Тут никого. Ни больных, ни здоровых.
– Вижу, – кивнул Вербицкий, вышедший следом. – Странно.
– Да, выходит, ложный вызов.
Одинцов осмотрел темные углы лестничной клетки, гранитные ступеньки.
– Спустись на седьмой, а потом поднимись на чердак, – скомандовал Вербицкий.
Оперевшись локтем на высокие лестничные перила, он достал из кармана пачку сигарет, повертел её в руках, решая, закурит ли прямо сейчас или отложить это дело.
– Тут никого, – крикнул снизу Одинцов и стал подниматься вверх по ступенькам.
– Еще на чердаке посмотри и поедем.
Вербицкий меланхолично разглядывал запертые двери квартир, словно решал, кто из жильцов мог вызвать «скорую». Пробежав мимо врача, запыхавшийся Одинцов поднялся вверх на один лестничный марш.
– Не видно ничего, – сказал он сверху. – Темно. Сейчас зажигалкой посвечу.
Одинцов замолчал. Сверху слышались лишь его шаги и какое-то шевеление.
– Ну, что там?
– Я думал, тут человек лежит, – ответил Одинцов. – Темно, не разглядеть ничего. А это какой-то тюфяк свернутый. Нету тут никого. Кажется, нету.
– Кажется, или точно нет никого?
Вербицкий, раздраженный медлительностью фельдшера, отошел от перил и сам уже собрался подняться на чердак, но тут прямо перед ним распахнулась дверь квартиры. На площадку высунулась молодая миниатюрная женщина в стеганом халате.
– Это вы по вызову приехали? – тихо спросила она и потрогала кончиками пальцев слегка опухшие щеки.
– Мы приехали, – буркнул Вербицкий. – А это вы «скорую» вызывали?
Женщина заблестела слезящимися глазами.
– Он здесь, у меня, этот пострадавший, то есть больной. То есть мужчина. Он у меня в квартире.
– Нет тут ни фига, – громко крикнул с чердака Одинцов. – Вонь одна.
– Спускайся, нашелся больной, – Вербицкий повернулся к женщине. – Что случилось?
– Пройдите, пожалуйста, – она распахнула дверь перед врачом. – Он в комнате. То есть в спальне лежит.
* * *
Оставив входную дверь открытой, Вербицкий прошел по длинному широкому коридору, миновав освещенный настенными лампами холл, повернул направо, куда показала рукой идущая впереди хозяйка. Войдя в спальню, он перешагнул через одежду, в беспорядке валявшуюся у порога, пустой стакан и неоткрытый флакон с валерианой, остановился в центре круглого ковра и, явно озадаченный увиденным, машинально потер ладонью подбородок.
