– Что, простите?
Разволновавшись, ювелир пропустил мимо ушей слова Рудольфа Андреевича. Тому пришлось повторить вопрос.
– Видите ли, я этого человека лично не знаю.
Ювелир собрался с мыслями ювелир, твердо решив не закладывать Вербицкого. Тот запросто отрежет голову старого друга отца, глазом не моргнет.
– Это просто случайный посетитель, человек с улицы, можно сказать. Зашел в мастерскую, оставил список, обещал позвонить через неделю. Пока вот не звонил. Но я вам обязательно сообщу, когда он объявится, – ювелир осекся, когда заглянул в глаза Рудольфа Андреевича.
Посетитель разглядывал ювелира, как натуралист разглядывает через лупу навозного жука. И медленно так решает, с чего начать. Оторвать, скажем, правую лапку и посмотреть, как насекомое будет дергаться, ползать кругами. Или сразу обе передние лапки? И крылышки тоже?
– Как вы заметили, я серьезный человек, – сказал Рудольф Андреевич. – Могу и вас пристегнуть наручниками к трубе. Потом поднимусь к машине. Всю зиму, знаете ли, возил с собой паяльную лампу. Вот она и пригодилась.
– Пожалуйста, у меня скоро свадьба внучки, – проговорил Бернштейн мертвеющими губами.
– Смерть такой пиявки, как ты, станет ей отличным подарков, – раздался из туалета голос охранника, послышалось какое-то хрюканье, очень похожее на смех.
– Что за ржание? – в груди у ювелира заклокотало. – Прекрати этот смех.
– А мне смешно, – крикнул из туалета Витя.
– Ты уволен, болван, – Бернштейн сжал кулаки.
– Да пошел ты к черту, засранец, вонючка поганая.
Из туалета доносился не тихий смех, а гомерический хохот.
– Так вот, – Рудольф Андреевич кашлянул в кулак. – Сейчас вы умрете. Ну, не сразу, конечно. Паяльной лампой я поджарю вам спину до хрустящей корочки. А потом проткну эту корочку, чтобы сок брызнул вместе с сукровицей.
– Наконец-то тебя поджарят, – в туалете раздался новый залп смеха.
– А потом я выступлю по телевизору, – продолжал Рудольф Андреевич. – Расскажу народу, как лучше готовить худосочные ювелирные задницы. Конечно, я не мастер горячих блюд, но будем экспериментировать, пробовать, учиться на ходу.
– Его зовут, – сухой язык плохо слушался своего хозяина. Пусть уж лучше Вербицкий голову отрежет, чем этот садист надругается со своей паяльной лампой, – решил ювелир.
– Я вам даже помогу, – сказал Рудольф Андреевич. – Он ведь врач «скорой помощи». Так?
– Так, – кивнул ювелир. – Вербицкий Валерий Александрович.
Бернштейн назвал адрес и домашний телефон Вербицкого.
– Если вы все знали, зачем пришли ко мне? – спросил ювелир, оживая поле приступа нечеловеческого страха.
– Чтобы убедиться, что я прав, – просто ответил Егоров.
Одевшись, он бросил ключи от наручников на стол ювелира и вышел из мастерской, сопровождаемый шутками и смехам лежавшего на кафельном полу охранника Вити.
Глава 23
Вечером в закусочной «У семи дорог» подавали жареные сосиски с картошкой и сухариками. Посетителей собралось немного, и Ларионов с Максименковым, расположившись у окна, рассматривали блестящие под фонарями черные лужи, напоминавшие бесформенные пятна разлитого мазута. Дождавшись, когда пена осядет, Максименков, видимо, торопившийся домой, сделал такой большой глоток пива, что чуть не закашлялся. Ларионов, наблюдая за юристом, посасывал соленый сухарик, первую жажду он уже утолил.
– Почему вы нам помогаете? Ну, в смысле Ирошникову помогаете. Он вам не друг, не родственник.
– Дима, все мы люди, все мы, если можно так выразиться, в какой то степени даже человеки, – Максименков икнул. – А, вообще-то говоря, сам не знаю. Возможно, это мое предназначение людям помогать.
– Мы с Ирошниковым постараемся отплатить добром.
– Слушай, ни на какое там ответное добро и на другие глупости я не рассчитываю, – Максименков поморщился. – Помогаю, потому что имею возможность помочь. А своему другу передай: это против моих правил принимать благодарность от людей, которым нужна помощь. Спасибо скажет – и ладно.
– Когда Ирошников узнал о вашей идее, он сказал, что это отличный вариант.
– Он правильно мыслит, – кивнул Максименков. – Понимает свое положение. Прикинь. В Москве ему больше оставаться нельзя. Все телефоны, ну, друзей, подруг, сослуживцев Ирошникова на прослушке у милиции. Многие его знакомые, возможно, и ты, на прослежке. Я даже удивляюсь, что его до сих пор не взяли. А мой вариант для Ирошникова – просто находка.
– Пожалуй, так, – согласился Ларионов, но на душе почему-то было тяжело.
– Один мой клиент просто в разговоре спросил, не нужен ли кому чистый паспорт и военный билет, – Максименков дожевал сухарь. – Спрашиваю того клиента: сколько времени нужно, чтобы достать эти бумаги. Он говорит, хоть завтра принесу. Тоже человек мне кое-чем обязан и, что удивительно, помнит о своих долгах. Это я без намеков. Прошлый раз я велел принести фотографии Ирошникова. И вот документы готовы. Чистые документы. Ирошников Антон Васильевич теперь стал Шеваловским Ильей Михайловичем, евреем, прописанном в Петербурге. Холост, детей не имеет. Образование высшее, лейтенант запаса.
– По-моему, с национальностью вы немного того, перестарались, – сказал Ларионов.
– Если ты еврей, люди начинают смотреть на тебя, как на приличного человека. А Ирошникову передай от меня, пусть обрезание сделает. Ну, на всякий случай, для конспирации. На тот случай, если не только паспорт попросят предъявить.
Максименков рассеялся пошловатой шутке. Запустив руку во внутренний карман пиджака, вытащил объемистый незапечатанный конверт, передал его Ларионову.
– В конверте паспорт, военный билет. Плюс небольшая сумма, подъемные. Вернет, когда деньги заведется. И ещё бумажка, на ней телефон Вячеслава, моего питерского приятеля, коллеги. Слава с женой живут в центре. Но у него ещё есть одноканатная квартира где-то на Черной речке. Холостяцкая берлога, никакой роскоши. Но для Ирошникова в самый раз. Со своим приятелем я в принципе договорился, он встретит Ирошникова на вокзале, поможет устроиться и нальет сто грамм.
– Да, за дела вы беретесь основательно, – Ларионов спрятал конверт.
Максименков вытер влажные губы и принял из рук официанта полную кружку пива.
– И ещё в конверте железнодорожный билет до Питера на следующее воскресенье, на девятнадцать часов. Чтобы вам по кассам не бегать, не маячить перед отъездом. А утром Слава встретит Ирошникова на вокзале. Может, работу какую ему подыщет, все-таки Ирошников врач. Со временем там, в Питере, оформит ему трудовик.
Ларионов похлопал себя по карману.
– Восхищен, без дураков.
– Милый мой, я только тем и занят, что решаю чужие проблемы. Стал думать, что я и создан для этого. На этом все – забудем об Ирошникове, – Максименков почесал затылок. – Вот, например, ты держишь в руках яблоко и думаешь, как бы вынуть из него червячка, съевшего сердцевину, чтобы потом яблоко съесть. Знаешь, как это сделать? Выброси это порченое яблоко к чертовой матери, возьми свежее и не забивай себе голову всякими мыслями. То же самое и с вашей проблемой. Теперь забудь о ней и возьмись за другие дела. Пусть Ирошников катится в Питер с глаз твоих долой. И живет там новой жизнью, а ты живи своей. Кстати, где сейчас обитает Ирошников?
