Сначала Боков даже не узнал своего спутника. Лицо Девяткина сделалось совершенно серым. И каким-то неподвижным, будто Девяткин страдал параличом лицевого нерва. Того и гляди, сам грохнется без чувств. Ему потребуется помощь. Видимо, и Девяткин шел на последнем дыхании, и ему дорога давалась с огромным трудом.
– Юрий Иванович, – Боков вытер сочившиеся из глаз слезы. – Вы привяжите меня к себе веревкой. На всякий случай. Чтобы, когда я упаду… Чтобы вы знали, что я того…
– Обратно к машине дорогу найдешь?
– Нет, что вы, – помотал головой Боков.
Девяткин не стал возражать. Раскрыв сумку, он достал веревку, один конец привязал к брючному ремню Бокова. Другой конец обмотал вокруг своей талии. Он вытащил из сумки белую тряпку, полил её водой, протянул Бокову.
– Обвяжи вокруг головы, чтобы закрывала рот и нос, – сказал он. – Станет легче дышать. Дай помогу.
Девяткин завязал два узелка на затылке Бокова. Дышать и вправду стало легче.
– А вы как же? – спросил Боков.
– Во-первых, тряпка только одна, – ответил Девяткин. – Во-вторых, в тряпке я кричать не смогу.
Не тратя времени на разговоры, Девяткин пошел Дальше. Боков, как корова на веревочке, потрусил за ним. Влажная тряпка быстро высохла, легкие наполнились дымом. Через полчаса Боков выдохся, как воздушный шарик. Сел на траву и объявил, что идти дальше он не может. Мир виделся ему через пелену стоящих в глазах слез, ноги подгибались, а в животе что-то дрожало, трепетало. Словно Боков проглотил крупную живую рыбу, и та металась, била хвостом, не могла найти себе места в тесном пространстве желудка.
Девяткин склонился над Боковым, похлопал его по щекам, дал попить воды из бутылки. Но это не помогло, помощник расклеился окончательно. Девяткин сел рядом, приложил губы к горлышку бутылки.
– Задыхаюсь, сейчас блевону, – пообещал Боков.
– Черт, навязался ты на мою голову, – в сердцах ответил Девяткин. – То у тебя сердце. То удушье, то слабость. Придется обратно идти.
– Придется, я уже насмерть отравился, – сказал Боков.
Девятки отдал слишком много сил блужданию в дымном лесу, возможно, от цели его отделяли считанные десятки метров. И вот теперь все труды псу под хвост. Надо топать обратно. Другого выхода он не видел. Если Бокова отправить к машине одного, он чего доброго заблудится и, возможно, погибнет, надышавшись окружающими ароматами.
Девяткин плюнул и встал на ноги.
Они взяли обратное направление, не дойдя каких-то двухсот метров до того места, где лежал истекающий кровью умирающий Тимонин.
* * *
Как и прежде, обратной дорогой Девяткин шел первым, за ним, привязанный веревкой, семенил ногами Боков. Прошли медленным шагом пару километров. Кажется, тут дышать стало немного легче, подул тихий ветер, немного разогнавший дым, но вдруг веревка дернулась и натянулась.
Девяткин оглянулся. Боков, упав на землю, лежал на боку с закрытыми глазами.
Пришлось вернуться. Девяткин перерезал веревку, перевернул Бокова на спину, вылил на голову горе-помощника полбутылки теплой воды, пошлепал его ладонью по щекам. Не помогло. Боков, так и не придя в сознание, лишь распахнул рот, пошлепал губами и прошептал что-то неразборчивое. Чтобы не тащить с собой лишнюю тяжесть, Девяткин бросил в кусты сумку, в которой остались топорик, фонарь и, главное, полторы бутылки воды.
Затем он за ноги отволок Бокова к дереву, посадил, прислонив спиной к стволу. Низко нагнувшись, ухватил Бокова за загривок, положил его тело поперек своей спины. Разогнувшись, поволок пострадавшего к машине. Девяткин шел тяжело, раскачиваясь из стороны в сторону, и широко расставляя ноги.
Рубашка насквозь пропиталась липким потом уже после десяти минут столь приятной прогулки. Девяткин не делал пауз и остановок, боясь сбиться с ритма. Он шел, задерживая дыхание, как пловец во время погружения. Он знал, что время сейчас играет не за его команду.
Девяткин боялся, что, надышавшись дымом, сам упадет и потеряет сознание. Но все обошлось. Через пару километров Боков очнулся, дернул ногами и простонал, что дальше сможет идти сам. Девяткин опустил свою тяжелую ношу. Боков посидел на земле и смог подняться. Спотыкаясь на каждой кочке, постанывая и жалуясь на жизнь, побрел за Девяткиным.
Добравшись до машины, они долго отдыхали, приканчивая остатки воды из канистры. Наконец, Девяткин сел за руль, развернул машину и погнал её к Москве.
Глава тринадцатая
Казакевич, вернувшись в ресторан «Пекин», застал брата жены в дурном расположении духа. Петя харахорился, делал вид, что все хорошо, настроение превосходное, энергия переполняет его и рвется наружу. Он даже рассказал, по собственным словам, совершенно правдивую историю. Якобы злые люди донесли директору зоопарка о том, что техничка, уборщица вольеров, по вечерам тайно совокупляется с гориллой. «Эх, вы, женскому счастью позавидовали», – укорил доносчиков директор.
Петя натужно расхохотался. Казакевич даже улыбнуться не смог.
Он задумался: раз человек смеется над пошлой глупостью, что-то с ним не в порядке. Однако приставать с вопросами, лезть в душу отпускнику, проводящему в Москве золотые денечки, Казакевич не стал. Петя не умеет хранить секретов, придет время, сам все разболтает. И точно, за десертом, когда Казакевич спросил родственника, на каких девочек того тянет сегодняшним вечером, тот скорчил кислую рожу.
– У меня есть одна знакомая, правда, она замужем, – сказал Казакевич. – Но она найдет предлог, чтобы улизнуть из дома. Ее муж полный, как бы это сказать… Ну, ты понимаешь. Короче, до встречи со мной она и трахаться не умела. Была фригидной, как сушеная треска. Зато теперь… Тебе надо с ней попробовать.
Петя замялся, прилепился губами к соломинке, булькал сладкой жижей, пока не высосал весь коктейль. Возможно, сегодня ему захотелось что-то экзотическое, негритянку, например? Петины сексуальные вкусы и пристрастия менялись стремительно. В зависимости от времени суток, погоды, настроения, ещё Бог знает чего, ему нравились женщины худые или полные, высокие или низкие, грудастые или плоские.
В том северном краю, где Петя по долгу службы проводил десять-одиннадцать месяцев в году, выбор женщин был до неприличия скудным, как тундра, окружающая город со всех сторон. А жена Пети оказалась патологической собственницей и портила мужу жизнь сценами ревности. И только короткий отпуск позволял родственнику стряхнуть с себя меланхолию, застой и аскетизм северного быта. Каждая новая встреча с женщиной, даже продажной потаскухой, становилась для Пети событием перворазрядным.
Казакевичу любовные победы давались так легко, что давно перестали его всерьез интересовать. Он был готов делиться своими лучшими трофеями без всякого сожаления.
– Так что, позвонить этой штучке? – спросил Казакевич.
После того, как он откомандировал азербайджанцев по верному адресу, к Казакевичу вернулось отличное настроение. Он был уверен, что сегодня же все кончится хорошо, в его пользу. По этому случаю можно облагодетельствовать весь мир. Ну, если не весь мир, хотя бы одного Петьку. Да и самому не мешает немного того…
