Лопатин встал и задумался: не поиметь ли эту суку перед тем, как она сдохнет? Молодая баба слишком толста, такие коровы не в его вкусе. Лопатин уже машинально расстегнул пуговицы ширинки. И тут отказался от этой мысли. Не всякий солдат срочной службы, который истомился в своей казарме без женщины, уже подумывает о мужиках, позарится на такое добро. Ну, и вкус у Зудина… Просто тихий извращенец.
Он пересадил Тимонина в кресло, взял нож. Склонившись над кроватью, полоснул лезвием по верху женской груди. Кровать затряслась, заскрипела. Алла силилась подтянуть ноги к животу, разорвать веревки.
– Лежи тварь, а то морду разрежу, – крикнул Лопатин. – У, какая у тебя густая кровь. Совсем не идет. Ну, совсем.
Он прикоснулся рукой к женской груди, размазал кровь по телу. Взял камеру и сделал несколько долгих планов. Хорошо бы Тимонина заснять на этой окровавленной потаскушке. Якобы он возбудился от вида крови и полез на бабу. Но мужик совсем не в форме, едва ноги передвигает, ему на Аллу нипочем не залезть. А если он и примет горизонтальное положение, то сразу заснет. Какие уж тут эротические мотивы.
– Шлюха чертова, – крикнул Лопатин и полоснул женщину ножом по бедрам. – Лежи… Ахтунг… Сраная сволочь…
Он наклонился и сделал неглубокий надрез на животе, чуть пониже пупка. При виде крови Лопатин испытал возбуждение. Тут главное не переборщить, насмерть её не исполосовать. Потаскушка должна погибнуть на пожаре, сгореть заживо или задохнуться дымом.
Экспертиза установит, что имел место несчастный случай. Надо взять себя в руки. Лопатин сполоснул в ведре окровавленные руки. Чтобы остудиться, зачерпнул кружку воды, вылил воду себе на голову и вытер лицо засаленным посудным полотенцем. Он снова взял камеру, минут пять снимал, как на кровати извивается порезанная баба. Затем налил полстакана водки, вложил стакан в руку Тимонина. У его ног бросил окровавленный нож.
– Ахтунг, – заорал Лопатин. – Срань траханная…
Он взял в руку камеру, вставил ладонь в кистевой ремень, нажал кнопку. Навел объектив на беспощадного Тимонина, затем на Зудину, дрыгающую красными ногами. Акт третий: убийца пьет и наблюдает, как мучается, истекая кровью, бедная женщина.
Один из помощников уже копался в кухне, он отсоединил от редуктора газовый баллон, затащил его в комнату. Повернул вентиль, газ зашипел, вырываясь из отверстия.
– Ахтунг, воздушная тревога, – заорал Лопатин. – Срочная эвакуация личного состава.
Он взял камеру и сделал ещё один длинный общий план. Тимонин сидит в кресле рядом с шипящим газовым баллоном, на кровати извивается женщина, прочитавшая в глазах убийцы сценарий своей смерти. Ну, тут и читать нечего. Ежу неграмотному все понятно. Мужики подхватили Тимонина под руки. Он так окосел с последнего стакана, что сам уже не мог идти. Ноги волочились по полу. Тимонина вытащили на улицу, поволокли к машине.
Лопатин, оставшись в комнате один, надел рубашку, побросал вещи в сумку, снял аккумулятор с камеры. Подошел к кровати и не удержался, лезвием охотничьего ножа прочертил по лбу и щекам Зудиной кривые ломаные линии. Дышалась тяжело, комната быстро наполнилась пропаном. Женщина уже не сопротивлялась, не взбрыкивала ногами, не дергалась. Лишь безучастными пустыми глазами наблюдала за своим мучителем, будто режут вовсе не её, а постороннего человека. В этих глазах уже не осталось ни мысли, ни испуга. Кажется, она сошла с ума.
С сумкой на плече Лопатин выскочил на улицу, захлопнул дверь. Отбежав к забору, открыл калитку и выглянул на улицу. Все уже в машине, водитель завел двигатель. Можно заканчивать. Лопатин достал со дна сумки ракетницу, переломил её и вставил сигнальный патрон. Он поднял руку, совместил ствол и переплет освещенного окна.
Ракета прочертила короткую дымную полосу. Звякнуло разбитое стекло, раздался негромкий хлопок. Потом грохнул взрыв. Из окон вылетели стекла, вырвались высокие языки пламени, взлетевшие к темному небу. Крыша поднялась и опустилась на место, стряхнув с себя листы шифера. Затрещали стропила, но дом устоял. Истошно завопила женщина на соседнем участке. Входная дверь, выбитая взрывной волной, пролетела два десятка метров и чуть не накрыла собой Лопатина, едва успевшего отскочить в сторону.
Он выбежал на улицу, забрался на переднее сидение. «Газик» сорвался с места, виляя из стороны в сторону, покатился по улице, освещенной всполохами пожара, и скрылся за поворотом.
Глава двадцать вторая
Самолет из Москвы прилетел в Волгоград с получасовой задержкой. Еще четверть часа Девяткину потребовалось, чтобы дождаться, когда из салона выйдут все пассажиры и забрать у командира корабля два пистолета Макарова и запасные обоймы, сданные летчику на ответственное хранение на время полета. Наконец, Девяткина пропустили в кабину пилотов, он расписался в журнале и рассовал стволы по карманам.
– Долгая волынка, – пожаловался Девяткин.
Командир корабля только пожал плечами.
– Сами знаете порядки, – сказал он. – Один я имею право здесь, на борту, носить пушку.
В аэропорту Девяткин и Боков взяли такси и направились прямо в «Императрицу». В этот вечерний час в ресторане, как всегда, посетителей оказалось негусто. На будний день никто не заказывал ни банкетов, ни торжественных ужинов, ни скромных фуршетов. Спутники миновали крошечный вестибюль, остановились в дверях зала, оценивая обстановку. В «Императрице» создали некое подобие уюта. Верхний свет потушили, задернули шторы, на столы, занятые посетителями, поставили светильники, слабые лампочки сверху закрывали оранжевые бумажные нашлепки.
На невысокую эстраду вышел размяться оркестр из четырех музыкантов. Это были инвалиды от рождения, члены местного общества слепых и слабовидящих. Зудин пригласил инвалидов потому, что за вполне приличную музыку в стиле ретро или городского романса платить им можно было копейки, а чаще всего, когда посетитель не шел, расчет ограничивался бесплатным ужином и бутылкой водки.
– М-да, диспозиция ясна, – Девяткин принюхался, повернулся к Бокову. – Здесь ужинать мы не будем.
К посетителям подошел метрдотель Муравьев, мужчина плотного сложения, и предложил занять лучший столик у эстрады. Девяткин кивнул на ярко освещенный бар в противоположном углу зала.
– Мы только выпьем по рюмке, – сказал он. – А Зудина где можно найти?
– Вон он Валентин Петрович, за стойкой, – метрдотель кивнул в сторону бара.
Ровно в шесть вечера Зудин заперся в своем кабинете, зашторил окна и перед зеркалом облачился с серый пиджак с блесками. Такие пиджаки надевают на гастролях в провинции заезжие конферансье. Затем он снял со стены картину с сельским пейзажем, открыл дверцу замурованного в кирпич сейфа. Он дважды пересчитал деньги, полученные вчера от Тимонина. Запечатал в конверт сумму, которую обещал заплатить Лопатину. Затем убрал деньги на прежнее место. Да, богатым человеком начинать новую жизнь куда легче.
Шесть тридцать время открытия бара. Зудин занял место бармена пятью минутами раньше. Он обслужил трех постоянных клиентов, рассевшихся на одноногих табуретах с другой стороны стойки.
