– Придурок, ты меня слышишь?
Массажист тихо застонал. Архипов вытащил пистолет с силой ткнул стволом в затылок Эдика. Прошептал придушенным шепотом:
– Ты кто, тварь такая?
– Ма… Массажист, – шепотом ответил Эдик.
– Оставайся в ванной, – приказал Архипов. – Лежи лицом вниз, руки за голову и не шевелись. Дошло?
– До-до… Дошло.
– Попытаешься выбраться в коридор или раскроешь пасть, я отстрелю тебе обе руки. Останешься нищим, потому что нечем будет зарабатывать на жизнь. Кстати, член тоже отстрелю. Чтобы не плодил уродов. Понял, гнида?
– По-по… Понял.
Архипов еще раз ткнул стволом в шею, чтобы Эдик кожей почувствовал холод вороненой стали, вышел в коридор и закрыл дверь в ванную, подперев ручку стулом. Он свернул в большую комнату, обставленной итальянской мебелью в стиле модерн, но Евы здесь не оказалось. Архипов снова вышел в коридор, толкнул следующую дверь и оказался в спальне. Окна занавешены плотными шторами, в комнате интимный полумрак. Фридман лежала на кушетке, обитой гобеленовой тканью. Больная нога задрана на спинку, шелковый халатик распахнут, видна обнаженная грудь. Архипов подошел к окну, отдернул занавески.
Фридман, запахнув полы халата, села, свесив босые ноги.
– Прошу прошения, – сказал Архипов. – Кажется, я испортил сеанс эротического массажа. Что поделать, я всегда появляюсь не вовремя.
Фридман, откинув со лба прядь волос и округлив глаза, следила за незваным гостем, вспоминая, что следует говорить в подобных случаях. Но все нужные слова выветрились из головы. Архипов, придвинув ногой стул, опустился на мягкое сидение и осмотрелся. Комната метров тридцать. Стены обиты розовым шелком с порхающими красными бабочками, бронзовые светильники с красными колпаками, кровать с высокой белой спинкой, на потолке укреплено круглое трехметровое зеркало. Два столика, заставленные высокими китайскими вазами. Возле окна продолговатый аквариум с пузатыми золотыми рыбками, в дальнем углу двухметровые настенные часы в корпусе красного дерева. Над кроватью картина в серебряной раме с какой-то порнографической мазней. Интерьер элитного публичного дома, – решил Архипов.
– Игорь, это ты? – Фридман прижала руки к груди, пытаясь сыграть удивление или радость. – Я не сразу узнала тебя в этой нелепой куртке и в этом… В этом картузе. И еще с пистолетом. Зачем тебе оружие?
– Для понта.
– А где Эдик? Что ты с ним сделал?
– Твой массажист немного испугался моей пушки. И у него случился, ну, как бы это сказать… Случился приступ недержания. Сейчас он в ванной. Приводит себя в порядок и застирывает красные трусы.
– Господи… Вот уж не думала, что когда-нибудь мы снова…
– Вот уж не думала, – передразнил Архипов. – Конечно, не думала, иначе лучше бы заботилась о своей безопасности.
– Не понимаю… Но в газетах писали…
– Да, знаю, – махнул рукой Архипов. – Писали, что я сдох. Моя художественная богадельня сгорела и я вместе с ней. Но твои партнеры по бизнесу, например, Панов другого мнения. Он уверен, что я жив, но где-то прячусь вместе с деньгами.
– Панов? Впервые слышу.
Архипов приподнял руку с пистолетом и дважды нажал на спусковой крючок. Две фарфоровые вазы, по виду самые дорогие, разлетелись в мелкие осколки. Фридман прижала ладони ко рту, чтобы не закричать.
– Я пришел поговорить по существу, а не выслушивать вранье.
– Хорошо, чего ты хочешь? – Фридман прищурилась, как дикая кошка.
Глава двадцать пятая
Бирюков добрался на дальнюю городскую окраину в первом часу дня, но место, трехэтажный выселенный дом, о котором говорил Панов, нашел не сразу. Машину пришлось оставить в незнакомом дворе, оттуда топать пешком через пустой сквер, заросший чахоточными деревцами. Дальше тропинка, петляющая по дну неглубокого оврага, повела вдоль сплошного забора, огораживающего строительную площадку. Виднелась стрела башенного крана, пыхтели экскаватор и грузовик, вставший под погрузку, вдалеке слышались человеческие голоса. Тропинка пошла наверх по склону, овраг закончился, забор остался позади. Бирюков вышел на пустырь, напоминающий поле битвы, оставленное войсками. Глубокие ямы и воронки, поломанные деревья, груды мусора и битого кирпича, земля, перепаханная тяжелой техникой, кажется, еще дымилась. На днях здесь снесли несколько шлакоблочных лачуг, бывшее заводское общежитие, и со дня на день, огородив площадку забором, должны выкопать котлован под новую бетонную коробку.
Неопределенного цвета трехэтажный дом с облупившейся штукатуркой и обвалившимися балконами, стоял слева, наискосок от будущей стройки. По другую сторону пустыря разрослись березы, за которыми угадывались контуры старых пятиэтажек. Панов оказался прав: место открытое со всех сторон, незамеченным к дому не подобраться. Прыгая через рытвины и лужи, Бирюков кое-как выбрался на сухое место, здесь были разбросаны доски и секции забора, по этому деревянному настилу можно, не промочив ноги, дойти до места. Он остановился, оглянулся назад: никого.
Впереди темный загаженный подъезд, похожий на крысиную нору. Местные пацаны дали волю молодецкой силе. Двери парадного размолотили в щепу, стекла в окнах раздолбили кирпичами, а трухлявые рамы выворотили вместе с гвоздями. Бирюков вошел внутрь, ладонью стер с лица дождевые капли. Поднялся на один лестничный пролет и, услышав близкие шорохи, похожие на человеческие шаги, остановился, озираясь по сторонам. Почудилось, вокруг ни души… Двери квартир, выходящие на площадку, распахнуты настежь, замки сломаны, стены исписаны похабными рисунками и ругательствами. Еще один близкий шорох. На этот раз Бирюков даже успел пошевелиться, в спину ткнулся пистолетный ствол. Ищенко, прятавшийся за стеной ближайшей квартиры, передвигался бесшумно, как кошка.
– Расставь руки по сторонам, чтобы я их видел, – приказал он. – И медленно поднимайся вверх. Не делай резких движений, не пытайся бросить сумку или повернуть голову.
Ищенко сунул в рот два пальца свободной руки и коротко свистнул. Наверху послышались шаги, кто-то пнул оказавшуюся в проходе деревяшку, и она, сорвавшись вниз, полетела между пролетами лестницы. Бирюков, глядя под ноги, чтобы не оступиться, стал медленно перебирать ступеньки ногами. Между первым и вторым этажами выбитое окно, из которого хорошо видна дорожка, по которой он пришел сюда, башенный кран, забор стройки, далекие фигурки рабочих, занятых свои делом. На площадке второго этажа, захламленной обломками поломанной мебели, стоял Панов. Засунув руки в карманы куртки, он переминался с ноги на ногу и улыбался каким-то своим мыслям.
– Встань в двух шагах от стены, не оглядывайся, – скомандовал Ищенко. – Поставь сумку. Раздвинь ноги. Шире, еще шире. Ладони прижми к стене и растопырь пальцы.
Видимо, сам Ищенко не раз подвергался обыску и успел изучить эту процедуру во всех тонкостях. Прежде всего, он, ощупывая и похлопывая пояс Бирюкова, рукава, голени ног, предплечья, потайные карманы за подкладкой плаща, убедился, что оружия нет. Ищенко, соблюдая все меры предосторожности, стоял сбоку, больно наступив каблуком ботинка на мысок ноги Бирюкова, не давая противнику никаких шансов для сопротивления. На пол полетели сигареты, перочинный нож, плоский фонарик, мобильный телефон, ключи от «девятки» и съемной квартиры, посыпалась мелочь.
