Глава десятая
Бирюков дернул вверх угол кленки, заглянул под стол. Лже-дипломат одет в те же серые брюки и светлую сорочку, что были на нем во время последней встречи в поезде. Одежда безнадежно испорчена кровью. А шикарный галстук куда-то делся. На месте левого вытекшего глаза зияла глубокая дыра с неровными краями. Оставшийся целым правый глаз смотрел на мир тускло и немного удивленно. Две пули вошли Сахно в низ живота, еще живой он сполз со стула на пол. Вероятно, просил о пощаде, о милосердии. Напрасно. На крашенных досках пятно засохшей крови.
Видимо, первые выстрелы прозвучали в тот момент, когда убийца сидел за столом напротив своей жертвы. Неизвестный встал примерно на то же самое место, где сейчас стоит Бирюков, приподнял край клеенки и добил раненого двумя прицельными выстрелами в голову. Перед смертью Сахно о плохом не догадывался, а убийцу хорошо знал. Иначе не затеял бы эту дачную трапезу. На столе ополовиненная бутылка водки, рюмашки. На тарелках пожелтевшие засиженные мухами куски брынзы, разделанная селедка, присыпанная лучком, засохшие ломтики помидоров. Два человека просто обедали или ужинали, когда один из них достал пистолет из брючного кармана. И под столом выстрелил в живот своего знакомого. В старом бревенчатом доме пистолетные выстрелы прозвучали глухо, вероятность того, что хлопки услышат на соседних участках, ничтожно мала.
– Да, дипломатия – это наука невозможного, – прошептал Бирюков, вспомнив слова Сахно. – Наука находить компромиссы там, где их нет. И быть не может.
Видимо, человек, с которым Сахно разделил скромную трапезу, был далек от дипломатии, он не хотел искать и находить компромиссы. Но умел попадать в цель с близкого расстояния. Поэтому просто пристрелил своего оппонента и перед уходом замел следы, стерев пальцы кухонным полотенцем и собрав с пола стреляные гильзы. Даже запер замок на калитке, словно давая знак нежданным гостям: из живых в доме никого нет.
Присев на корточки, Бирюков вытащил из сумки, натянул на руки перчатки. Он вывернул карманы Сахно, но не нашел даже коробка спичек. Тело оказалось мягким, податливым, трупное окоченение закончилось. Значит, смерть наступила сутки назад, это как минимум. Бирюков покопался в ящиках серванта, выгреб с полок посуду, затем поставил тарелки и плошки на прежнее место. Прошел в спальню, обшарил полки платяного шкафа, сбросил с кроватей матрасы. В комнате нет почти никаких личных вещей. Лишь дорожная сумка Сахно, тапочки, завернутые в московскую газету, бритвенные принадлежности и белье в отдельном пакете. На вешалке серый в полосочку пиджак и полосатый домашний халат, такой ветхий и рваный, будто его пожрали оголодавшие мыши.
Бирюков поднялся в мансарду, где царило то же запустение, что и внизу. Топчан, поставленный на деревянные бруски, столик у окна. Вот и вся обстановка. Он вышел на двор через заднее крыльцо, побродив по участку, наткнулся на летнюю кухню, приземистую постройку с односкатной крышей. На двери навесной замок, окно изнутри закрыто занавеской. Бирюков обошел вокруг кухни, нашел деревянный ларь для садовых инструментов, поднял крышку. Среди всякого хлама отыскал заржавевший топор. Вернувшись к двери, в два удара сбил замок, включил свет и прошел в помещение. Кухня оказалась довольно просторной, у окна раскладушка, застеленная чистым бельем. Два разделочных стола, на которых громоздилсь пустые банки и кастрюли. Бирюков, встав на табуретку, осмотрел нутро единственной навесной полки, заглянул в холодильник, распахнул дверцу духовки. Даже передвинул с места на место чугунные сковородки и деревянную хлебницу. Ничего интересного. Если, конечно, не считать нескольких кусков засохшего хлеба и большого соленого огурца, плавающего, как одинокая зеленая рыба, в пятилитровой банке с мутным рассолом.
Потушив свет, Бирюков вернулся в дом, в большую комнату, где под столом лежало тело Сахно. Присев на койку, внимательно осмотрелся, пытаясь найти хоть какую-то мелкую деталь, зацепку, которая могла пролить свет на личность лже-дипломата. Ни документов, ни денег, ни бумажника. Нет записной книжки и даже железнодорожного билета на поезд «Варшава – Москва». Взгляду не за что зацепиться. Прошлогодний календарь прилеплен к стене полосками клейкой ленты. Глаз порадовала большая цветная фотография, вырезанная из старого журнала. На опушке леса стоит, прислонившись спиной к березе, статная женщина с тяжелой русой косой. На фотомодели открытый красный сарафан, через плечо переброшен крепдешиновый платок. В прежние времена про такую дамочку даже завистники сказали: настоящая русская красавица. Теперь скажут: она больна целюлитом. Бирюков оторвал от стены цветную картинку, сложив ее вчетверо, убрал в сумку. Пожалуй, пора уходить.
Он погасил свет и покинул дом глубокой ночью тем же маршрутом. Перелез через забор, проплутав во мраке улиц, едва отыскал свою машину.
* * *
Около полудня Бирюков вошел в салон «Камея», но нарвался не на седую сухопарую вахтершу, похожую на вешалку. Путь преградил плечистый охранник в форменной рубашке, с кобурой и дубиной на ремне. Смерив оценивающим взглядом раннего посетителя охранник, объяснил, что обычно выставка начинает работу вечером. Но сейчас в салоне проходит инвентаризация художественных произведений, и доступ публики приостановлен на неопределенное время по техническим причинам. Возможно, на неделю, а, скорее всего, до середины сентября. Хозяин «Камеи» распорядился никого к нему не пускать, ни по личному, ни по служебному делу, потому что работы по уши, нет ни единой свободной минуты.
– Хорошо, – сдался посетитель. – Тогда поднимите трубку и скажите хозяину, что пришел Леня.
Через минуту Бирюков уже сидел в кресле в кресле напротив Архипова. Хозяин «Камеи» не надорвался от неотложных дел, даже не вспотел. Видимо, инвентаризация художественных произведений проходила без его активного участия. Сегодня Архипов выглядел куда лучше того злополучного вечера, когда, одетый в драные лохмотья и единственный башмак, вышел из машины у подъезда своего дома. Сегодня на нем был светло голубой костюм и вызывающе яркий галстук. Бриллиантовая булавка вызывала сомнения в своем происхождении, уж слишком крупным и ярким оказался камень. Над левым глазом Архипов прилепил полоску пластыря, сейчас он напоминал не хозяина художественного салона, а боксера, получившего рассечение и несколько синяков на ринге в жестокой беспощадной рубке.
Он предложил гостю глоток водки с лимонным соком, когда Бирюков отказался, наклонился к маленькому холодильнику, замаскированному под тумбу стола. Набулькал в стакан водки на три пальца, плеснул глоток сока и размешал коктейль указательным пальцем. Он поднялся, приоткрыв дверь, выглянул в приемную. Убедившись, что секретаря нет на месте, повернул замок. Выдернул из розетки телефонный провод, упав в кресло, отхлебнул из стакана.
– Сейчас кое-какие картины переносят в подвальное хранилище, – Архипов долил водки из бутылки, капнул сока. – Это чужие полотна. Того мне только не хватало, чтобы еще и картины исчезли. Со временем их разберут авторы.
Он выдержал длинную паузу и продолжал:
– Я попал в затруднительное положение. Затруднительное – это слабо сказано. Со дня на день, с часа на час я жду звонка некоего Романа Горобца, он уже приперся в Москву и заказал номер в какой-то гостинице. Я ведь мелкая сошка. Всего-навсего скидывал фальшак. И попал на большие деньги. Теперь придется отдать абсолютно все, что я имею и даже больше.
