Важно другое: на каждом этаже есть дверь, ведущая на общую лестницу, но чтобы попасть на туда, нужно миновать большой открытый балкон. Спуститься вниз по лестнице или подняться наверх можно только одним способом, пройти предбанник между двумя застекленными дверями, ведущими на лестницу и сам балкон. Такие штуки на лестницах встречаются далеко не в каждом доме, именно этот тамбур и балкон стали для Ремизова главным сюрпризом. План действий сложился в голове сам собой. Спустившись вниз, Ремизов прошелся две сотни метров, сел за руль, но двигатель не завел, продолжая обдумывать детали операции. Все получалось логично и убедительно. Бирюков, так и не переживший очередного творческого кризиса, решает покончить с собой, выбросившись с общего балкона своего восьмого этажа. Проникать в квартиру, вскрывать сложные замки не нужно. Ремизов подождет художника в застекленном тамбуре или возле лифта. Собьет с ног, оглушит ударом по голове. Затем перетащит тело на балкон, вольет в рот водки или сделает инъекцию героина, приподняв свою жертву, перебросит через перила.
Бирюков свалится на козырек подъезда и, если все случится в темное время суток, дворовая публика, выгуливающая собак и детей, даже не увидит, что произошло. Восьмой этаж, поэтому шансы остаться в живых после такого полета ничтожны. Возможно, Бирюков проживет еще несколько минут, но не более того. Труп пролежит на козырьке до утра. А Ремизов, сделав дело, выйдет во двор, сядет за руль, отгонит «жигуленок» куда-нибудь в область, в лес и сожжет. Если выпадет худший вариант и придется действовать в светлое время суток, меняется лишь маршрут отступления из подъезда. Ремизов не станет спускаться вниз, он все проделает с точностью до наоборот. Поднимется на последний этаж, оттуда по лестнице на чердак, по крыше переберется в соседний подъезд и выйдет к машине. Пусть вся эта беготня не очень нравится Ремизову, но лишних мер предосторожности не бывает. Дашкевич, отправляя его в дорогу, еще раз повторил: главное в этом деле не засветиться, не наследить.
Ремизов поехал в гостиницу, решив, что заслужил хороший отдых: за один день удалось все продумать и спланировать. Везет, так по крупному. Он позвонил Дашкевичу и коротко, используя иносказания и недомолвки, отчитался об успехах. «Наш петушок живет в высоком курятнике, – сказал он. – Чувствую, вылетит оттуда. У меня все под контролем». «А наш петушок не слишком в Москве разгулялся? – Дашкевич, как всегда, был не в настроении. – Еще день на дворе, а ты уже наверняка пузырь засосал. Ты в Москву что, за белой горячкой поехал?» «Я трезвый, – ответил Ремизов, готовый обидеться. – Ни то что капли в рот не брал, пожрать некогда». «Ладно, – смягчился Дашкевич. – Старайся».
* * *
Но полоса удач кончилась в тот же вечер. Ремизов, завернув в казино, неожиданно для себя вошел в раж и продул в двадцать одно почти половину денег, что Дашкевич выделил на дело. «Одни сволочи в московских казино работают, твари долбанные, – сказал Ремизов гардеробщику, помогавшему ему одеваться. – Хуже наперсточников. А на карточной раздаче вообще одни каталы, у которых в рукавах по четыре туза и картинки». В ответ старик гардеробщик сурово покачал головой. Поэтому не получил чаевых.
А на следующее утро в гостиничный номер Ремизова пожаловали администратор в сопровождении двух дюжих охранников, одетых в черные рубашки. Администратор, худой мужичок с постным лицом, объявил, что постояльцу придется немедленно собрать вещи и убраться из гостиницы по добру по здорову, иначе дело дойдет до милиции. Якобы вчера Ремизов, будучи сильно пьяным, приставал к горничной с предложениями, оскорбляющими ее женское достоинство, о чем она составила заявление на имя директора гостиницы. «Никуда не пойду, даже не подумаю, – заупрямился Ремизов, испытывающий сильнейшую мигрень. – Не имеете права меня трогать. Я народный депутат областной думы. И какое к черту достоинство у этой шлюхи? Написала бы правду, сучка, что денег мало предложил».
Охранники подхватили постояльца под руки, администратор кое-как запихал в чемодан вещи. «Уберите лапы, – надрывался Ремизов. – Вы, люди в черном, вам говорят: уберите свои кривые грабли. Я депутат, фигура неприкосновенная. Я прямо сейчас на Охотный ряд поеду, жаловаться на вас, сволочей». Но неприкосновенную фигуру заставили одеться, выпихнули в коридор и спустили на лифте в холл. Ремизов понял, что сопротивление бесполезно, станешь не по делу возбухать и рвать глотку, еще и вправду до милиции дойдет. Отвезут в отделение и проверят чемодан, где в отдельной коробочке лежали пистолет со снаряженной обоймой и два шприца с раствором героина. «Иди, иди, депутат, – администратор подтолкнул постояльца в спину. – Дуй до горы».
Весь день Ремизов торчал в московских пробках, объезжая знакомые недорогие гостиницы, но нигде не нашел одноместного номера. К вечеру, оказавшись в каком-то доме колхозника в районе ВДНХ, он сдался, согласившись терпеть рядом с собой соседа, какого-то лысого чернобрового старика. Сосед повесил бумажную иконку в углу и долго стоял на коленях, совершая молитвенный обряд. Уговаривал Бога за кого-то там заступиться. Потом повалился на скрипучую койку и захрапел.
Ровно в восемь вечера Ремизов позвонил Бирюкову по телефону и, убедившись, что того нет дома, тяжелый и усталый, занял позицию на этаже, в тамбуре рядом с общим балконом. Под полой пиджака он прятал арматурный прут, во внутреннем кармане лежала початая бутылка водки и шприц с героином, водку предстояло влить в горло художника перед тем, как сбросить его с балкона. Минута шла за минутой, час за часом, на улице стемнело, но Бирюков не шел. Проклиная все на свете, Ремизов дождался двух часов ночи, допил водку и уехал в гостиницу. Утром он подогнал «Жигули» к подъезду Бирюкова и стал ждать, уверяя себя, что когда-нибудь этот гад появится. Но художник не появлялся еще полутора суток. Утром следующего дня Бирюкова в сопровождении оперативников привезли на квартиру, где до поздней ночи шел обыск. Ремизов забеспокоился не на шутку. Выходит, что объект неизвестно за что задержан ментами, и чем кончится дело – неизвестно.
«Будешь ждать его до тех пор, пока он не выпишется из ментовки, – сказал в телефонном разговоре раздраженный Дашкевич. – Год он не появится, и ты будешь год торчать под окнами. Пока не дождешься. А теперь попробуй навести справки о клиенте, узнай, за какие подвиги его заперли. Ты меня понял?» «Понял, – ответил Ремизов надтреснутым голосом, житье в Москве, в убогом гостиничном номере рядом с богомольным соседом, уже надоело хуже горькой редьки. – Но ты говорил, что предвидится работа и у нас на комбинате. Говорил, что будет…» «Твоя главная задача – разобраться с этим хреном, – отрезал Дашкевич. – Все остальное второстепенно». Ремизов, вернувшись в гостиницу, упал на койку и долго смотрел в потолок, гадая, чем этот художник так насолил шефу, но ни одной дельной мысли в голову не приходило. На следующий день в одном приличном кафе он встретился со знакомым ментом, но разговор не заладился. Мент неопределенно обещал навести справки, выйти на нужных людей и выяснить, за что держат Бирюкова. В каждую свою фразу он вставлял слова «если получится» и, что хуже всего, не взял аванса за работу. «Это в вашем городишке слишком тесно, чтобы знать любого задержанного или арестанта, – сказал мент, завершая вечер. – А тут такие гаврики пачками сидят. И поди разберись, что им предъявляют. Постараюсь все узнать. Если, конечно, получится».
