Ремизов вернулся в гостиницу разочарованным. Ясно, на знакомого мента, избалованного большими московскими взятками, надежды нет. Этот особо стараться не станет. А главное, план, который так легко сочинил Ремизов, никуда не годился. Вероятно, его уже несколько раз видели соседи, когда он входил в подъезд и выходил из него. Видели и наверняка запомнили лицо. Но хуже другое. Многие люди, живущие на верхних этажах, выводили во двор собак, спускаясь не лифтом, а по лестнице. Собаки лаяли, учуяв незнакомца. А одна овчарка дернула поводок, толкнув дверь передними лапами, выскочила в предбанник, где, вжавшись спиной в стену, стоял Ремизов, и чуть не тяпнула его за ляжку. Когда начнется следствие, соседи по подъезду покажут, что в тамбуре несколько дней кряду торчал незнакомый мужчина, чего-то выжидая. Менты составят композиционный портрет, разошлют его по городам и весям. И пойдет, и закрутится… А ведь первая заповедь: не наследи. Все надо менять, от начала до конца. Мочиловка в подъезде отменяется. Работа оказалась труднее, чем можно было предположить. А может, во всем виноват сам Ремизов, он слишком застоялся, потерял квалификацию у сытой кормушки комбината минеральных удобрений? И сейчас не способен даже на плевое дело?
«Сука, я его достану», – пообещал он самому себе, сидя на гостиничной койке и уставившись в темное окно. – Скотина, падла, тварь долбанная". «Не богохульствуй, сын мой», – осенив себя крестным знамением, старик, натянул чистое исподнее, нахмурил кустистые брови. Он собирался отойти к вечерней молитве и уже повесил у углу складную бумажную иконку. «Да пошел ты, – ответил Ремизов. – Не воняй тут, без тебя тошно, придурок сраный, сучье отродье». «Молодой человек, вы слишком много себе позволяете…» «Ты глухой или тупой?» – Ремизов поднялся на ноги, шагнул к старику, с перепугу юркнувшему под одеяло.
* * *
Бирюков поболтался в зале торгового центра «Сударушка», толкнул дверь служебного входа и, не встретив никого на пути, темным коридором дошагал до двери, обитой натуральной кожей, с табличкой «приемная». Золотые буквы на черном фоне. Оказавшись в небольшой комнате с зарешеченными окнами, где за письменным столом разгадывала кроссворд секретарь, худая девушка, похожая на змею в очках, он сказал:
– Я к Евгении Дмитриевне. По личному.
Секретарь бросила журнал, посетитель показался ей человеком сомнительным, не внушавшим доверия, на языке вертелся десяток каверзных вопросов. Впрочем, секретарь относилась ко всем мужчинам подозрительно с предубеждением закомплексованной девственницы, которая мучает себя чтением криминальной хроники. На этот раз она не успела рта раскрыть, как проворный Бирюков уже скрылся в директорском кабинете. Последний раз он открывал эту дверь около года назад, заходил к бывшей жене занять немного денег, потому что за несколько месяцев задолжал за аренду студии. Через пару месяцев вернул долг, даже с процентами, подарив бывшей жене музыкальную шкатулку. Когда поднимали резную деревянную крышку, шкатулка играла «Дунайские волны». Наверное, Вера в тот же день, отдала эту вещицу кому-то из своих бесчисленных секретарш или помощников.
– Привет руководящим работникам прилавка, – не дожидаясь приглашения, он сел в кресло, поставил на колени потертый кожаный чемоданчик, напоминавший акушерский саквояж старорежимного доктора. – А ты заметно, – он взял паузу, выбирая нужное слово, – заметно похорошела.
– Раздобрела. Ведь именно это ты хотел сказать? Мой личный диетолог высасывает из меня деньги. Я продолжаю толстеть, а он повторяет, что это временно. Зато ты не меняешься. Даже в одежде сохраняешь свой стиль. Носишь те же дедовские рубашки, которые старят тебя лет на десять.
– Спасибо за комплимент.
В те годы, когда брак между Бирюковым и Верой доживал последние месяцы, она работала продавщицей в отделе мужской косметики. Вокруг нее увивался плотный мужик по фамилии Тофик Варганян, который запомнился прилизанной шевелюрой, пушистыми бакенбардами и ослепительной улыбкой, потому что во рту было слишком много золота. Вот уже несколько лет фотографии Варганяна стоят на рабочем столе Веры, этот человек стал ее законным мужем. Теперь его шевелюра заметно поредела, поседевшие баки он сбрил, а золото изо рта, подчиняясь веяниям моды, убрал. Если раньше Варганян хозяйничал в небольшой парфюмерной лавке, то теперь владел пятью довольно крупными магазинами. Но бремя ответственности за торговые дела как-то незаметно легло на плечи Веры Дмитриевны. Сам Варганян много времени проводил в бане, пьянствовали в хашной или мотался по стриптиз клубам.
Вера Дмитриевна, кажется, и сейчас по прошествии многих лет, испытывала что-то похожее на комплекс вины за то, что муж не без ее участия провел за решеткой четыре года. Годы их замужества, когда жена торчала за прилавком, а Бирюков старался продать какую-нибудь из своих картин, это даже не жизнь, а борьба за выживание. Картины расходились плохо, по грошовым ценам. Дела парфюмерного магазина шли не блестяще. Вера осаждала мужа предложениями помочь ему устроиться на работу, которая приносила семье хоть какие-то деньги. «Ты же морской пехотинец, владеешь всеми видами оружия, плюс рукопашный бой и все такое, – говорила она. – И к тому же в студенческие годы подрабатывал вышибалой в кабаке. Ты посмотри, кто работает в охранных фирмах. Сопливые качки, которые не умеют правильно держать дубинку. Того и гляди руки себе сломают».
И Бирюков сдавался. Перед командировкой на зону он работал в службе охраны крупного универмага. Заводил в служебное помещение покупателей, которые воровали и рассовывали по карманам кое-какие продукты. У кого были деньги, тот платил штраф. У кого денег не было, получали дубиной промеж спины, фонарь под глазом и, счастливый, топал домой. Последний раз Бирюков завел в служебное помещение деда, который украл в торговом зале две банки килек и пачку пельменей. Охранник приказал деду раздеться до трусов, обнаружив под кальсонами еще четыре банки свиного паштета. «В этот раз ты что-то маловато натырил, Василич», – сказал Бирюков. «Маловато», – вздохнул дед. Отобрав все это добро, сложил товар на стол, велел старику одеваться: «Еще раз здесь появишься, вернешься к своей старухе с разломанной мордой. Все. Топай до хазы». «Ты должен был так намылить шею этому пердуну, чтобы он месяц не мог смотреть только вперед, – сказал на вечерней пятиминутке начальник службы охраны. – Он не первый раз ворует, а ты строишь из себя живую добродетель». Тем же вечером Бирюков написал заявление по собственному, решив, что охрана пельменей и килек не его призвание.
Но Вера не успокоилась, быстро нашла мужу новую работу. «Ты будешь охранять солидного человека, – почти кричала она. – Бизнесмен, весь из себя прикинутый, в „мерсе“ ездит. Ты только знай, что сиди в офисе и плюй в потолок». На новом месте Бирюков плевал в потолок дней десять. На исходе второй недели безделья новый начальник по фамилии Швыгун вызвал подчиненного, кинул на стол бумажку: три фамилии, три адреса и какие-то цифры. «Говорят у тебя опыт рукопашного боя. Надо немного размяться, – сказал Швыгун. – Эти люди – мразь и крысятники, они должны мне бабки. Но не хотят платить. Твоя задача получить долги». С первыми двумя клиентами Бирюков справился, решив, что выбивать деньги – это гораздо легче, чем он думал прежде. Пара ударов по морде, и всех дел. С третьим клиентом случилась заминка. Он вытерпел все зуботычины, оплеухи и, ползая по полу своего кабинета, орал благим матом, что ничего не должен Швыгуну, скорее наоборот… Бирюков дважды ставил его на ноги и сбивал мощным левым крюком. Наконец и этот обормот сдался, открыл ящик стола и отсчитал требуемую сумму.
