– Пожалуй, я смогу помочь. Вы когда-нибудь видели ключ от сейфа Самойлова? Помните, как он выглядит?
– Да, разумеется, ключ я видел. Самойлов ни раз при мне открывал и закрывал сейф.
Бирюков запустил руку в карман и положил на стол фигурный ключ на шнурке из черной бархатной ткани.
– Этот?
Пенкин повертел ключ в руках.
– Кажется, он. Очень похож. И шнурок их черного бархата. Откуда у вас этот ключ?
– Самойлов потерял, а я нашел. Когда вы сможете пошуровать в сейфе?
– Скажем, завтрашним вечером. Сегодня работает очень противный секретарь, почему-то она меня на дух не переваривает. Я засижусь на работе допоздна. Дождусь, когда в здании останутся два охранника. Обычно они в дежурке играют в домино. Чего тянуть-то…
– В таком случае, гонорар получите послезавтра утром. На этом самом месте в это же время.
– Один вопрос, впрочем, вы можете не отвечать, если не хотите, – сказал Бирюков. – Интересно, почему такой опытный адвокат, как вы, подрабатывает в заштатной юридической фирме, консультируя всех подряд? Неужели с вашим-то опытом трудно найти более прибыльное дело?
– Поскольку вы мой клиент, доверенное лицо, отвечу честно, хотя мог бы соврать. Еще недавно я не мог пожаловаться на жизнь, меня даже называли евреем счастливчиком. Однажды я защищал одного законного вора. Едва ли не половина уголовных авторитетов балуются наркотой или крепко сидят на игле. И мой подзащитный не исключение. Его содержали в Бутырском СИЗО, и этот тип проел мне плешь, все умолял принести в следственный кабинет, где у нас проходили встречи, несколько доз кокаина. Ему казалось, что без этой дряни он просто сдохнет. Наши разговоры менты писали на пленку, потому что этот авторитет их очень интересовал. Во время следующего свидания я пронес в «Бутырку» кокаин.
– Но вы же знали…
– Да, я знал, на что шел, поэтому могу написать жалобу только на самого себя. В момент передачи в следственный кабинет ворвались менты, на меня надели наручники. А мой клиент успел слизать со стола половину рассыпавшегося порошка. Было следствие, суд, я заявил, что впервые увидел кокаин в следственном кабинете тюрьмы. Мне очень помогли мои коллеги, помог судья, которого пришлось подмазать. Короче говоря, я отделался условным сроком и вернулся к адвокатской практике. Закон этого не запрещает. Но громких выгодных дел у меня больше не было.
– Спасибо за правду, – сказал Бирюков.
– С вами приятно работать, – Пенкин спрятал ключ в портфеле.
– С вами тоже. Надеюсь, завтра, получив гонорар, вы сможете позволить себе не только бутерброд с засохшим сыром. Что-нибудь повкуснее.
Пенкин засмеялся беззвучным смехом.
Глава двадцатая
Бирюков разложил на письменном столе стодолларовые купюры и сказал:
– Хочу, чтобы ты внимательно посмотрел на эти бумажки и ответил мне на один простой вопрос: кто в Москве способен изготовить подделки такого высокого качества? Назови хотя бы одно имя.
– Это подделки? – сидевший за столом Жора Моховиков по кличке Моховик посмотрел на гостя удивленно. – Что-то не похоже.
Моховик открыл дверцу стола, выдвинул нижний ящик. Положил на столешницу текстильную лупу с пятнадцатикратным увеличением, крошечный фонарик с инфракрасной лампочкой, квадрат темной пластмассы, склянку с прозрачной жидкостью и аптекарскую пипетку. Худощавый и низкорослый, с сединой, пробивавшейся на висках, Жора выглядел старше своих сорока четырех лет. Он был одет в бумажные штаны и клетчатую рубашку с засученными рукавами. Когда Жора двигался, из правого рукава выглядывала розовая, как зад поросенка, культя.
– Ты что сейчас при делах?
– Да как сказать…
– Значит, при делах, – в голосе Моховика звучала нотка зависти.
– Только собираюсь кое-что провернуть, сделать одно ценное приобретение, – соврал Бирюков. – Но мне нужна скидка. Значит, нужны левые бабки хорошего.
– Все, блин, при делах, даже фраера вроде тебя, – вздохнул Маховик. – Один я торчу, как хрен в стакане. Пацаны подкидывают мне на бедность, чтобы с голоду не припух. Но сидеть на подсосе, не мой профиль. Да, лучше бы мне ногу отрезали. Даже две ноги.
Жора даже поморщился. Потер банкноту пальцами, проверяя, шершавая ли бумага, затем сложил ее пополам, провел ногтем по линии сгиба. Расправил купюру.
– Держи двумя пальцами за край, – сказал он.
Бирюков двумя пальцами ухватился за край банкноты. Маховик крепко держал свой край, затем резко дернул сотенную на себя.
– Странно, она не рвется, – сказал Жора. – Поддельная бы разорвалась. И в линии сгиба, где я проводил ногтем, должна остаться белая полоска, а на этой не осталось. М-да…
Маховик зубами открутил крышку пузырька. Действуя левой рукой, разложил банкноту на куске пластмассы, закрепил ее держателями, напоминающими бельевые прищепки. Из пипетки капнул на банкноту очищенного бензина, долго разглядывал через лупу проступившие водяные знаки. Бирюков не торопил Маховика. Сидя у окна, он разглядывал пустой двор старого дома, курил сигарету и думал о превратностях судьбы. С Жорой Бирюков сошелся в вологодской пересыльной тюрьме. Когда выяснилось, что Бирюков профессиональный художник, авторитетный Маховик, некогда закончивший с отличием художественную школу, сам предложил свою дружбу и помощь. Но помощь вскоре потребовалась самому Жоре.
Прошло уже пять лет с того злосчастного дня, когда контролеры пересыльной тюрьмы, придравшись к какому-то пустяку, выдернули Моховика из общей камеры и отвели в караульное помещение, прозванное козлодеркой. Сменяя друг друга, контролеры лупцевали Жору смертным боем два часа без перерыва. Стены и пол козлодерки были залиты кровью, терявшего сознание арестанта отливали водой и снова молотили чем придется. «Хватит, – крикнул прапорщик, который усердствовал больше остальных, и окончательно выбился из сил. – Стоп, я сказал». Маховик лежал на спине, разбросав руки по сторонам, смотрел в потолок, но видел только темноту. Отдышавшись, прапор подошел к Жоре и трижды прыгнул на его правую руку каблуками сапог. Арестант пришел в себя, взвыл от боли. И вскоре вырубился. Через весь коридор его волоком дотащили до камеры.
Ночью поднялась температура, Маховик бредил и впадал в забытье, рука вздулась и посинела. Сокамерники барабанили в дверь, просили вызвать из санчасти дежурного лепилу. Но фельдшер не пришел ни утром, ни днем. Зато под вечер в камеру заявился сам старший врач. Он осмотрел руку Маховика, впавшего в глубокую прострацию, сделал знак санитарам, и Жору на носилках уволокли неизвестно куда. Позднее выяснилось, что у Маховика сломано плечо и раздроблена лучевая кость правого предплечья. Починить руку, пожалуй, смог бы именитый московский профессор, но в пересылках медицинские светила не работают. Руку ампутировали чуть выше локтя.
Впоследствии Жора утверждал, что контролеры выполняли заказ из Москвы, отрабатывали деньги. Кое-кому из конкурентов не хотелось, чтоб Маховик, получивший детский срок за подделку долгового обязательства и попытку его обналички в одном из коммерческих банков, вышел на свободу живым, здоровым и снова мог заниматься изготовлением ценных бумаг. Вскоре Жора, от боли не спавший несколько ночей кряду, изменил свою точку зрения. «Это менты меня приговорили, – рассказывал он на этапе. – Против меня у них козырей никогда не будет. Потому что лучшего спеца, чем я, по всей России не найти. Вот они мне лапу и отпилили. И на том конец Маховику». Понять, какая из двух версий соответствует действительности, было невозможно.
