Темный фургон «Газель», мигнув стоп-сигналами, остановился на обочине. Бирюков, шлепая по лужам, прошел десяток метров, открыл дверцу. Дашкевич сидел на водительском месте и нервно барабанил пальцами по рулю.
– Деньги при тебе? – спросил он.
– В сумке. А теперь выходи. Я хочу посмотреть, что у тебя там в грузовом отсеке.
Дашкевич открыл дверцу, спрыгнув на асфальт, обошел фургон спереди, остановился.
– В левом кармане моего плаща пушка, – предупредил Бирюков. – С близкого расстояния я не промахиваюсь даже в мелкие цели. Тебя положу первой же пулей. Если что-то идет не так, стреляю без предупреждения. Повернись ко мне спиной. Облокотись на машину.
Пришлось повиноваться. Действуя правой рукой, Бирюков расстегнул куртку Дашкевича, пошарил по боками, провел ладонями по бедрам, вытащил из-под ремня пистолет «Люгер».
– А это что такое? Разве я велел тебе привозить оружие?
– Это так… Ну, на всякий случай.
Бирюков бросил пушку в канаву, полную дождевой воды.
– Заберешь ствол на обратной дороге, – сказал он. – Теперь открывай грузовой отсек.
Дашкевич залез в карман, вытащил ключи. Открыв замок, распахнул дверцы грузового отсека. Бирюков достал из сумки фонарь и посветил в темноту. Пара лопат, несколько пустых джутовых мешков, емкость из-под машинного масла, резиновые сапоги, две металлические скамейки, привинченные к полу.
– Хорошо, – Бирюков захлопнул дверцы, запер замок. – Теперь садись на пассажирское место. Машину поведу я.
Через минуту фургон тронулся с места. Несколько километров проехали по освещенному шоссе, затем свернули в сторону какого-то поселка. Еще пару километров дорога шла лесом, затем потянулись бесконечные вспаханные поля, у горизонта мерцали далекие огоньки населенных пунктов. Фургон раскачивался из стороны в сторону, подвеска жалобно скрипела. Дашкевич сосредоточенно смолил сигарету за сигаретой, стряхивая пепел себе под ноги, и вздыхал. Недобрые предчувствия копошились в душе, словно крысы в помойной яме.
– Что за машина сзади? – спросил Бирюков. – Мы ведь твердо договорились, что ты приедешь один.
– Откуда я знаю, что за машина, – Дашкевич опустил стекло и выплюнул окурок. – Вроде «Форд Таурас» песочного цвета. Увязалась и едет…
– Сейчас я остановлюсь, достану ствол. И повторю свой вопрос.
– Это мои парни, – поморщился Дашкевич. – Просто приглядывают за мной. Не хочу лечь в землю рядом с Серегой Ремизовым. Я должен иметь хоть какую-то страховку. А тебе не мешает знать: если со мной что-то случиться, живым тебе не уйти.
– Сколько их?
– Двое.
– Позвони и скажи, чтобы не подъезжали близко. Когда приедем на место, пусть зажгут свет в салоне и не высовываются из машины. Иначе…
Дашкевич вытащил мобильник, потыкал пальцем в кнопки.
– Сеня, ты? – спросил он, передал слово в слово приказ Бирюкова и добавил. – А то мой приятель вооружен и немного нервничает. И я не хочу, чтобы все кончилось кровью. Понял?
Глава двадцать третья
Перевалило за полночь, когда Дашкевич, кое-как раскидав лопатой землю, вытащил из неглубокой ямы труп. Вдвоем ухватив тело за ноги и за руки, потащили к фургону. Подогнать машину к могиле мешал молодой березняк, разросшийся по обочинам дороги. Моросил дождь, где-то вдалеке у самого горизонта, над темной полосой леса, вспыхивали далекие зарницы. Там бушевала настоящая гроза.
Поднявшийся ветер приносил с собой раскаты грома, он дул с такой силой, что Дашкевич бросал свою страшную ношу и хватался за тонкие стволы берез, чтобы не упасть. Труп, покрытый коркой мокрой глины, оказался очень тяжелым и таким скользким, что руки не удерживали складки одежды. Покойник вырывался, снова падал на землю. Дашкевич, перепачканный грязью с ног до головы, кряхтел и тяжело стонал, в который раз приподнимая тело. Но сделав пару коротких шагов, вновь терял равновесие, бросал труп и хватался за березы.
– Давай позовем моих ребят, – просил он. – Ну, что тебе стоит…
Дашкевич дышал хрипло, с натугой, изо рта вырывался пар. Казалось, еще немного, и директор комбината лишится чувств от физического и нервного перенапряжения.
– Вчетвером мы враз затащим в машину…
Дашкевич хотел сказать «Затащим в машину это паршивую падаль», но вспомнил, что Ремизов как-никак при жизни был его другом.
– И вдвоем справимся, – упрямо мотал головой Бирюков. – Пусть сидят, где сидят. Ну, взяли…
Дашкевич оглядывался на «Форд», стоявший вдалеке на проселочной дороге. Свет в салоне горел, на передних сидениях можно разглядеть Семена и Витьку, которые сосали из бутылочных горлышек пиво и слушали радио.
– Взяли, – повторял Бирюков.
Дашкевич, пошатываясь от усталости, хватал труп за ноги, приподнимал над землей и делал шаг вред, чувствуя, как березовая ветка больно бьет по шее. Лица покойного, покрытого жидкой глиной, он не видел. Временами приходила мысль, что он тащит к фургону не своего близкого друга, а какого-то чужого, совершенно постороннего покойника. Ремизов тот был куда легче весом, да и ростом, кажется, пониже. Когда до кузова «Газели» оставалось всего ничего, Дашкевич, поскользнувшись, растянулся в грязи. Он лежал на мокрой земле, сердце в груди стучало часто и тяжело, воздуха не хватало. Грудь свистела так, будто в легких наделали сквозных дырок, сил не осталось даже на то, чтобы подняться. Дашкевич лежал на мокрой земле и видел зеленые круги, расплывавшиеся перед глазами.
Разумеется, сегодня самая трудная работа легла именно на Дашкевича. Это он долго копал в том месте, на которое указал Бирюков. Когда директор комбината окончательно выбился из сил и, стоя по колено в яме, проклинал свою судьбу, вдруг выяснилось, что произошла небольшая накладка. Искать мертвеца нужно в другом месте, в десяти метрах ближе к лесу, рядом с поломанной березкой. Дашкевич вылез из ямы и сел на землю. Он готов был разрыдаться. Куртка и пиджак, промокшие насквозь, прилипли к телу, по лицу катились дождевые капли, а ноги онемели до бесчувствия. Но он поднялся и начал рыть новую яму рядом с поломанной березкой. Во всей этой кутерьме он потерял перстень с крупным не ограненным алмазом, неизвестно когда и где соскользнувший с пальца.
Бирюкову даже в голову не пришло взять в руки вторую лопату. Он стоял где-то поодаль и следил за тем, чтобы парни оставались в своей машине. Когда Дашкевич, уже совершенно обессилевший, попросил помощи, Бирюков протявкал откуда-то из темноты: «Я тебе четыреста штук плачу. И мне еще в этом дерьме возиться?» Дашкевич сам выволок из ямы труп и только тогда Бирюков сжалился, сказал: «Ты бери за ноги, а я за руки. И потащим».
…Дашкевич застонал и перевернулся на бок. Вспыхнула далекая молния. В ее призрачном свете он увидел склонившегося над ним Бирюкова. Лицо голубоватое, как у залежавшегося в морге мертвеца, глаза куда-то провалились. На секунду стало так страшно, что задергалось правое веко.
