Крошкин ошалело хлопал бесцветными ресницами и, не в силах справиться с отвисшей челюстью, глотал воздух широко раскрытым ртом. Он хотел подняться с кресла, но передумал, снова шлепнулся на сиденье.
– Вот тебе мой совет, – Росляков потряс в воздухе сжатым кулаком, развернулся, сделал шаг к двери, но остановился. – Побрей свою горячую, заросшую мхом задницу, выстави её в окно и остуди пыл. Тупица поганая.
Росляков рванул на себя ручку, вышел в коридор и хлопнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Оглянувшись по сторонам, он увидел державшегося за живот Женьку Курочкина. Поборов приступ перехватившего горло смеха, Курочкин шагнул к Рослякову и протянул тому руку.
– Здорово ты про тухлый студень и все такое, – Курочкин потряс головой. – Я все слышал и поздравляю тебя с увольнением.
– Спасибо, – Росляков зашагал по коридору к лестнице.
– А Крошкин испугался, – Курочкин пристроился рядом и зашагал за Росляковым, отставая на полшага. – Он, видимо, думал, что ты вместо покойного мужа многодетной матери ему морду начистишь. И от собственного имени тоже. Хочешь, устрою тебя в одну газетку? – Курочкин назвал имя газетки. – В зарплате почти не потеряешь.
– Да она ещё хуже нашей, – Росляков на ходу вытащил из кармана сигареты и номерок от гардероба. – Надо себя за полное дерьмо считать, чтобы там работать. Понатыкали на каждом углу камеры слежения за сотрудниками, стучат друг на друга за деньги. Да там пернуть нельзя, чтобы охрана не услышала, чтобы на тебя не настучали. И всем объясняют, орут на каждом углу, что они респектабельная газета для деловых людей.
– Но ведь куда-то надо устраиваться?
– Устраиваться? – переспросил Росляков и сощурился. – Не знаю. Выбирать газеты для работы все равно, что выбирать, с какой потаскушкой жить. Вроде бы и велик выбор, а все одно и то же. Вообще-то, ты не слушай меня. Просто настроение совсем хреновое.
На лестничной площадке Росляков сбавил ход и остановился.
– Сука, сука он. Из-за гадалки с работы меня выпереть. Это даже в голове не укладывается, мать её так. Мать его так.
– Я тебе честно скажу, то, что знаю, скажу, – Курочкин перестал улыбаться. – Из-за гадалки шухер поднимать не стали бы. Гадалок в Москве, как собак нерезаных, а вот хороших журналистов… Ну, журналистов тоже много, даже слишком много. Перебор журналистов. Но их все-таки меньше, чем гадалок. Мне мой заведующий отделом сказал, что эта твоя гадалка лучшая подруга жены главного редактора, а ты её так обгадил. Ни в какой суд она на газету подавать не собирается, она в мыслях такого не держала. Все проще. Позвонила утром главному, и тот обещал исправить ошибку, подготовить большой положительный материал об этой дуре, коровнице этой. Что она самая магическая, самая волшебная, самая исцеляющая и все такое прочее. А с тобой обещал разобраться по полной программе.
– Понятно, – Росляков закурил. – Значит, убрать меня – это инициатива главного?
– И Крошкин тоже внес лепту: нашептывает главному, что ты безответственный человек, пьяница и так далее, – Курочкин попросил сигарету. – И склонил главного на свою сторону, хотя тот лично против тебя ничего не имел. Но гадалка – это последняя капля. Крошкин хочет на твое место взять, – Курочкин назвал фамилию.
– Этого педика с выщипанными бровями на мое место? – Росляков чуть не схватился за сердце. – О, Господи. Знаешь, пойдем отсюда, не могу здесь больше находиться.
– Опять в пивную? – Курочкин сделал большие глаза.
– А куда же ещё идти, в диетическую столовую, что ли?
Росляков начал спускаться по лестнице, соображая на ходу, куда бы направить стопы.
Глава двадцать девятая
За страхами и волнениями последних дней Марьясов совсем забыл о работе и в четверг, к вечеру, решил немного разгрести скопившиеся завалы бумаг, уткнулся в документы, собираясь задержаться в офисе часов до десяти вечера. Но мобильный телефон, молчавший всю вторую половину дня, вдруг ожил. Трегубович, взволнованный и радостный, забывший даже поздороваться, вдруг, без всяких предисловий, объявил, что кейс нашелся, сейчас он у него в руках. Марьясов, не веря собственным ушам, поднялся из кресла, приказал собеседнику повторить последние слова.
– В смысле, кейс у вас с Васильевым, в смысле вы вместе его нашли? – уточнил Марьясов.
– У меня одного он в руках, а не у Васильева, – сквозь помехи прокричал Трегубович. – Я один нашел кейс, сам. К черту Васильева. Мы сегодня с вами рассчитаемся? Я получу свои премиальные?
Сукин сын, только премиальные на уме.
– Привози кейс, без денег не останешься, – пообещал Марьясов. – Когда тебя ждать?
– Я из ещё Москвы, – крикнул Трегубович и чему-то засмеялся. – Часа через полтора или два буду в вас. Отсчитывайте деньги. Готовьте премию.
– Уже готовлю, – Марьясов с силой бросил трубку на аппарат.
Но Марьясов и не подумал готовить какое-то материальное вознаграждение. Вместо этого он, сцепив ладони за спиной, стал расхаживать по кабинету. За окном густели, наполнялись вечерней синевой прозрачные голубые сумерки, вдоль улицы зажигались редкие фонари. Приоткрыв дверь в приемную, он высунул голову из кабинета. Секретарша Верочка на пару с охранником Володей пили чай с сухим печеньем и разгадывали газетный кроссворд. Марьясов сказал Вере, что та свободна и, закрыв за собой дверь, сделал ещё несколько кругов по кабинету, сел на двухместный диванчик, взглянул на часы. Всего-то четверть часа прошло с тех пор, как позвонил Трегубович. Всего-навсего. А, кажется, минула вечность, а ещё ждать и ждать. Раньше, чем часа через полтора Трегубович не нарисуется. Нужно чем-то отвлечься, чем-то себя занять. Сев за стол, Марьясов придвинул к себе книгу, начатую ещё несколько дней назад, раскрыв её, отодвинул в сторону бумажную закладку.
Перелистывая страницы, Марьясов выразительно морщился. Роман был густо населен самыми отъявленными подонками, садистами и живодерами. Ни одного положительного героя, ни одно мало-мальски приличного персонажа, ни одного хорошего человека. Даже читать противно. Разве что этот сельский учитель старик Комов, он, кажется, хороший. Марьясов вытащил из бумажного стаканчика шариковую ручку и стал её покусывать, раздумывая о литературных героях нашего времени. Этот Комов, вроде, ничего. На первый взгляд, действительно приличный человек. Пенсионер, ветеран труда, заслуженный учитель. С трудными подростками возится, свое время на них не жалеет и даже деньги им одалживает.
С другой стороны, Комов одинокий, бездетный, заняться ему нечем. Вот он и возится себе в удовольствие со шпаной. От собственного безделья занимается с этой публикой. Впрочем, трудно понять, хороший ли человек учитель Комов, потому что его убивают ещё в самом начале романа, буквально на первых страницах. Трудные подростки, которым пенсионер посвящал столько времени, давал деньги взаймы, развлечения ради замучили, запытали старика Комова до смерти. Образ заслуженного учителя померк, так и остался до конца нераскрытым. Нет, читать обо всех этих кровавых ужасах это невозможно. С души воротит. Марьясов закрыл книгу и отложил её в сторону.
