— Ого! — крикнул Сэм, подбегая к бабушке, чтобы обхватить ее руками. — А для меня там что-нибудь есть?
— Ну, я думаю, может и найтись кое-что, — успокоил его отец Джека, невысокий коренастый мужчина с квадратной челюстью и сединой, которую стриг машинкой. — Ага, вот и моя близняшка! — со смехом проговорил он, заключая в объятия Джанин.
— С Рождеством! — сказал Джек, принимая весь груз свертков, пока Джанин помогала его родителям повесить пальто. — Уф-ф. В этом году вы опять решили скупить весь ассортимент магазина игрушек?
— Чился-молся, — насупился отец. — Антася, понял меня?
— Что? — удивился Сэм.
— Не бери в голову, — посоветовал Джек. — Дедушка то и дело вспоминает один старый шведский диалект.
Джек препроводил их в гостиную. В одном из углов возвышалась статная двухметровая с гаком ель, украшенная щедро, хотя и несколько эклектично: на ветвях сражались солдатики из коллекции Сэма, оспаривая, видимо, судьбу младенца Иисуса, лежащего тут же, в яслях. Всю сцену подсвечивали мерцающие стручковые перцы — мексиканские светильники, собранные цепочкой, на манер рождественских огней. Самодельные игрушки, изготовленные Джеком, делали убранство еще сюрреалистичней. Все они были собраны из разрозненных предметов, в основном столовых приборов; Джек давно обнаружил, что вполне приличный ангелочек может получиться из двух вилок, одной ложки и моточка проволоки, особенно если зубцы вилок растопырить на манер крыльев.
— Святый Боже, — произнес его отец, оглядывая ель. — Хорошо, хоть дерево настоящее.
— Я уж думал, вы опоздаете, — сказал Джек, раскладывая подарки под елкой. — Если учесть, что творится на дороге…
— Ну, ты ведь знаешь своего отца, — вздохнула мать, усаживаясь в кресло. — Решил, что мы обязательно должны выехать на час раньше, просто на всякий случай.
— И оказался прав, — самодовольно добавил мистер Сэлтер. — Главные улицы еще в порядке, а вот на боковых мы пару раз чуть не застряли. Еле добрались, точно вам говорю.
— Что ж, говорят, к завтрашнему утру снег растает, — сказала Джанин.
— Да, и тогда все мы утонем в слякоти, — проворчал мистер Сэлтер.
— Кто-нибудь хочет выпить? — спросил Джек.
— Я бы не отказалась от горячего шоколада, — откликнулась миссис Сэлтер. — Хочу прогнать холод из костей.
— А ты что скажешь, папа?
— Не откажусь.
— И я тоже! — выбрался из-под елки Сэм. Он копался там в коробках, высматривая собственное имя и повторяя «Ух!» всякий раз, когда его находил.
— Приготовлю каждому по чашечке, — сказала Джанин.
ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Эта картина мне знакома.
ПАТРОН: Надо думать, речь идет о полотне, а не о фотографии.
ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Да. Его автор — художник по имени Сальваторе Ториньо, не так ли?
ПАТРОН: В точку. Да, Ториньо — один из моих успехов.
ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Я и не знал, что он умер.
ПАТРОН: Нет, он жив и здоров. Чего не скажешь о его обожаемой матушке — ты видел ее на фото. Старушка посетила свою последнюю пасхальную мессу.
* * *
Звонок раздался ближе к вечеру. Джанин вместе с матерью Джека были на кухне, готовили праздничный ужин, а его отец вел крайне серьезный спор с внуком: «Нет, Сэмми. Едва ли Бэтмен поколотит Супермена. Не в честном бою, во всяком случае…»
Джек поднял трубку беспроволочного аппарата на втором гудке.
— Алло?
— Джек? — немецкий акцент в голосе был тяжелым и плотным, как коврижки в пироге «Блэквуд». Джек сразу его узнал.
— Мистер Либенстраум… Счастливого Рождества! — спохватился он.
— Я, я, и вам тоже счастливого. Простите, что беспокою дома, Джек, но я, похоже, не смогу вернуться сразу после праздников. Очень много дел накопилось.
— Жаль это слышать.
Либенстраум был богатеем из Германии, собирателем произведений искусства, купившим через посредника одну из работ Джека. Очевидно, она произвела на него впечатление, поскольку он связался с Джеком лично и заговорил о европейской выставке, а может, даже и о целом турне. Подобная возможность — из тех, что способны послужить трамплином для взлета карьеры художника.
Джек ни разу не встречался с коллекционером лицом к лицу. Немец уже две недели провел в городе, но дважды отменял назначенные было встречи, ссылаясь на занятость. В последний раз он заявил, что не успеет развязаться с делами до самого Рождества, которое проведет дома, но непременно вернется вскоре после Нового года.
— Мне самому очень обидно, Джек, — с сожалением сказал Либенстраум. — Я так хотел взглянуть на вашу студию, на работы. Сейчас у меня наконец появилось несколько свободных минут, но ведь уже слишком поздно.
Несколько свободных минут.
— А во сколько вылетает ваш самолет?
— Не раньше десяти.
— Что ж, если хотите, мы все же успеем повидаться, — сказал Джек. — Мне потребуется около часа, чтобы доехать до студии. Если такси еще берут пассажиров, подъезжайте и вы.
— Вы уверены? Я не против, мне делать нечего, кроме как пить шнапс в баре аэропорта, но вы… вы ведь должны побыть дома, в кругу семьи, нихт вар?
— Все нормально. Они поймут.
— Ну что ж, тогда… мне бы очень этого хотелось. И на сей раз я обязательно приеду, обещаю вам.
— Отлично! — Джек назвал Либенстрауму адрес, поблагодарил и повесил трубку.
Теперь осталось только сообщить остальным.
ПОЦЕЛУИ СМЕРТИ: Я не понимаю, что ты имеешь в виду под «успехом».
ПАТРОН: Я не собирался убивать Ториньо. Надлежало найти человека, которого он любит больше всех на свете, и уничтожить — так, чтобы убийство еще долго отзывалось в его душе. Ториньо — убежденный католик; я тщательно подбирал религиозную символику. Пасхальный венок на голове — милая деталь, правда?
ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Да.
Солнце уже клонилось к закату, когда Джек выехал, направляясь в студию. При нормальной погоде он добрался бы туда за полчаса, не больше; теперь же, он знал, поездка займет никак не меньше часа.
Машину окружали фантастические пейзажи. За последнюю пару суток выпало почта на метр снега, придавших знакомым улицам какой-то неземной облик: автомобили, припаркованные на обочинах, за два дня полностью занесло снегом, и только две белых насыпи, похожих на холмы у подножия ледника, окаймляли улицу. Кусты, заборы и деревья настолько преобразились под слоем снега, что можно было прочесть лишь общие их очертания. По обе стороны улицы возвышались теперь сверкавшие белизной шары, конусы и что-то вроде горных кряжей. Ощущение такое, словно смотришь на чистую страницу и видишь, как едва сформировавшиеся мысли проталкиваются на поверхность сквозь бумагу.
