А потом в кухню ворвался Бен и, указывая на Ланкастера, заорал:
— Кто впустил этого ублюдка?
Глаза у брата красные: похоже, успел как следует накачаться. Террорист захихикал, пытаясь обратить все в шутку, однако Бен не шутил. Истошно вопя: “Мерзкий ублюдок, мне все о тебе известно!”, он наступал на Ланкастера.
— Заткнись, Бен! — вмешался я. — Ради Бога, это же похороны!
Брат не слушал. Он размахнулся и, никого не стесняясь, ударил Террориста по лицу.
Ланкастер видел, что его собираются бить, но даже не попытался увернуться. Просто стоял, сбитый столку и огорченный, и растирал большое красное пятно от удара.
Затем Бен схватил Террориста за лацканы пиджака и швырнул на кухонный стол. Теряя равновесие, Джон вцепился в моего брата, и они упали на стол, раздавив несколько кексов и пропитанный растительными сливками бисквит. Стол перевернулся, увлекая Бена с Террористом на пол. Они покатились по кухне, угощая друг друга грязной руганью и тяжелыми ударами, словно два неизвестно как попавших на похороны драчуна. Хотя почему “словно” — они и были драчунами.
На шум прибежала мама и начала лупить Бена большой деревянной ложкой по заднице. Мама всегда считала старшего сына негодником и, наконец получив доказательство его негодности, завелась не на шутку. Папа попытался ее остановить, поскользнулся на красиво нарезанных фруктах, и через секунду они с мамой тоже оказались на полу. Объединенными усилиями Чарльз с Воаном попытались растащить дерущихся, тоже поскользнулись, упали на линолеум. Сцена просто отвратительная, Джина описалась бы от смеха.
Как только Бен поднялся, Рейчел оттащила его в сторону, продемонстрировав невероятную для такого религиозного человека силу.
— В чем дело?! — в ответ на настойчивые вопросы жены вопил брат. — Этот жирный ублюдок прекрасно знает, в чем дело!
Драка потрясла Террориста. Натали вытерла у него со лба и ушей растительные сливки, а я, чтобы немного утешить, угостил холодным пивом.
— В чем дело? — допрашивала нас Нат. — Просто так ведь в драку не лезут!
Ланкастер был в полном замешательстве.
В детстве я как-то насос от велика у него украл, — изумленно покачал головой он. — Других вариантов у меня просто нет.
* * *
Вечером мы с Натали наконец остались одни и, прижавшись друг к другу на уютном диване, пили горячий шоколад. Похороны отняли немало сил, но наконец закончились, и пришла пора готовиться ко сну.
— Гай, что случилось с Беном? — неожиданно спросила свояченица.
— Не знаю. Думаю, просто расстроился.
— Твой брат страдает приступами немотивированной агрессии? — спросила Натали, помешивая шоколад.
— Да нет, с ним все в порядке, — возразил я. — Он никогда не бьет женщин и детей.
— Ясно… Значит, по-твоему, волноваться не стоит.
— Бен не хулиган. Он бьет только тех, кто больше и сильнее него.
— Таких найти нетрудно, правда? — Мы с Нат чуть ли не одновременно вздохнули. — Так из-за чего он полез в драку на этот раз?
— Наверное, просто устал и расстроился.
— Мне показалось, это как-то связано с Джиной.
— Да, пожалуй, — тут же нашелся я. — Мы все из-за нее расстроены.
— Я не об этом.
— А о чем?
— Не знаю. Скажи мне, Гай.
— Как я могу догадаться, что ты имеешь в виду, Нат, если понятия не имею, о чем речь?
Несколько секунд девушка молчала, а когда заговорила снова, в голосе звенел лед:
— Бен ведь не из-за дурацкого насоса расстроился?
Почему-то мне стало страшно.
— С чего ты решила, что это из-за Джины? Они с Террористом знакомы не были, даже ни разу не встречались.
Натали посмотрела на меня совсем как ребенок, еще не узнавший цену лицемерия.
Допив шоколад, я поднялся с дивана: направление, которое принимал разговор, мне совершенно не нравилось.
— В самом деле, Натали, — твердо сказал я, — уверен, здесь ничего серьезного. Бен просто расстроился.
Исследуя мое лицо, карие глаза становились все огромнее и темнее. Нерешительно кивнув, свояченица глотнула шоколад и к этой теме больше не возвращалась. Я поцеловал ее на ночь, но она не ответила. Натали знала, что я ей соврал.
Тайна девятая
В следующем месяце я со всеобщего позволения удалился от мира. Возил Натали на последние занятия в школу для беременных, а так вообще почти из дома не выходил. Ариадна Мэрриат-Ли предоставила трехмесячный оплачиваемый отпуск. Я был только писателем-фрилансером, так что старая ведьма отнеслась ко мне по-человечески.
О драке Террориста с Беном Нат больше не заговаривала. Странное умиротворение овладело ею в первые после похорон недели. В том, что она любила Джину и тяжело переживала ее кончину, не было никаких сомнений. Просто со дня смерти сестры девушка ни единой слезы не проронила…
Мне она казалась образцом добродетели, а к моей утрате относилась с жалостью и благоговением. Впрочем, как и все остальные. Люди соболезновали мне прежде всего потому, что Джина была молодой и красивой. Будь она старой, или молодой, но толстой, или старой толстой пропойцей, как Роуз, мое горе не казалось бы таким безутешным. Именно молодость и красота придавали кончине моей жены особую трагичность, причем так считали не только соседи и дальние родственники, но и мы с Натали, хотя по идее должны были любить и ценить Джину в любом возрасте и любой комплекции.
В углу моей спальни девушка устроила что-то вроде “Храма Джины”: ракушки, свечи, фимиам, книги, ленты, куклы и цветы. В середине — наша свадебная фотография в окружении маленьких снимков Роуз и ее дочек в детском возрасте. Была даже фотография Джининого идола — Клиффа Ричарда. Когда все было готово, Натали пригласила меня.
Панихида по Джине получилась гораздо более трогательной, чем в церкви: мы попрощались с той, кого искренне любили. Девушка зажгла свечи, а потом достала скрипку и без нот сыграла “Взлетающего жаворонка” Воана Уильямса. Так легко и красиво — словами не передать, звуки будто сами поднимались к небу. А потом музыка резко оборвалась, и Натали часто и тяжело задышала.
Через секунду перепуганное лицо расплылось в улыбке. Будущая мать, опустив скрипку, схватилась за огромный, выпирающий из широкого платья живот.
— Малыш пинается! — объявила она.
Натали предложила потрогать, а потом сама положила мою ладонь на нужное место. Живот был тугим как барабан, внутри что-то пульсировало.
— Черт, надеюсь, он не станет футболистом! — выпалил я. — Ненавижу футбол.
— А кто сказал, что это мальчик? — вскинулась свояченица, а потом без всяких предупреждений разрыдалась.
