— Предлагаю вознаграждение выдать н-не денежным довольствием, — размазывал слова Каргин, — а это… обмундированием, пайком… э-э-э…
— Танками, пулеметами, бронетранспортерами, — сказала Карина, выпивая из стакана заснувшего Заварова. — Не пойдет, господин фельдмаршал.
Каргин заблеял что-то неуставное и пошел блевать. Я поднял командира моей роты, капитана Заварова, в отключке, пошарил по его карманам и, найдя деньги, отдал их девчонкам.
— Уговор есть уговор. Только вот назад я вас не повезу. Тачку тормозните.
— Ага, за минет довезут, — зевая, сказала Алла. Она уже была так нахлобучена, что ей было все равно. Даже мысли о кинутом сутенере Глебе и расстрелянной машине с «крышей» не шли на ум. — А что же это мы, Каринка… типа должны изображать из себя попавших на «прием», а мы… не того… — И, крякнув, она залепила Карине в нос. Та за ответом не постояла и посадила под глаз Аллы синяк. Членовредительство в интересах наведения маскировки быстро перешло во вполне серьезную потасовку.
Я окинул взглядом помещение офицерской казармы: храпящий среди кучи бутылок и выпотрошенных консервов капитан Заваров, характерные звуки из туалета, в направлении которого удалился майор Каргин, храп начштаба Спиридонова и, как венец всего, две дерущиеся, неодетые, взлохмаченные проститутки.
Я вздохнул и начал разнимать тверских. Через несколько минут я выставил их на дорогу. Было уже почти светло, так что они вполне могли поймать попутку до Твери.
Так я стал штатным поставщиком девочек для офицерства части. Кроме того, перепадало и солдатам, и многие авторитетные старослужащие заказывали через меня себе телок по сходной цене. Естественно, деньги собирали с «запахов» и «духов», а один такой солдатик-«дух» прямо написал домой: «Пришлите побольше денег, потому что если я не дам «дедам» денег на проституток, то меня прибьют». Разумеется, письмо дальше штаба не пошло, а там его перехватил я и отдал обратно автору. Сказал, чтобы тот имел голову на плечах и больше такой херни не писал, чтобы не нарваться на пиздюли от «дедов». Л потом — неожиданно для себя — взял да и спроворил этому солдатику телку. Дешевую, страшную шлюшку, но он был жутко доволен. Я, правда, потом в его сторону старался не смотреть.
Ну вот. Мои навыки с гражданки получили неожиданную выгоду. Я наладил прямые контакты с тверскими проститутками. В обход контор и «крыш». Все сходило с рук безнаказанно, как сошло с рук самое первое и самое наглое деяние — ночной расстрел тачки с бандитами.
Я растолстел, обнаглел и вполне дотянул бы таким манером и до дембеля, если бы на исходе первого года службы в часть не приехала комиссия. Накрыли всю лавочку: майора Каргина уличили в расхищении государственного военного имущества и еще кое в чем, сняли с должности, отдав под трибунал, капитана Заварова тоже перевели куда-то, а я — опять! — приглянулся главе комиссии, какому-то седому штабному генералу, попавшему туда из ВДВ. Он похлопал меня по плечу, посмотрел на круглую мою морду и здоровенные плечи и заявил, что вот таких-то молодцов и не хватает нашей десатуре.
Напрямую в десантуру я не попал, но после переподготовки направили меня в армейский спецназ, где я отслужил год. Тут, разумеется, ни о каком блядстве и кувыркании с проститутками речи не шло. Конечно, кое-что перепало мне и тут, ведь эта злосчастная «модельная внешность» и умение втираться в доверие остались при мне. Но тем не менее — другое. Совсем другое. И нет смысла рассуждать о втором годе службы дальше.
Служил — демобилизовали — вернулся.
Снова Саратов и снова Москва: кое-что о прелестях ночных клубов
В Саратове после дембеля я долго не задержался. Особенно если учесть, что тут мне вщучили ворох новостей. Как хороших, так и плохих. Хороших: братве, что разыскивала меня по подозрению в мочилове Мефодия, уже было не до меня, почти вся та братва сменила место прописки и переехала на кладбище. Убили и Голика, и Кирюху, и многих других. Хомяк из Саратова свалил, говорили — в Москву.
Плохие же новости были разнообразнее: во-первых, у меня больше не было квартиры, в ней жило какое-то толстощекое семейство «новых русских»: папа, мама, я — мясистая семья. И не было смысла обивать пороги приемных. Это грозило неприятностями, но только не новым жильцам, а мне самому. Во-вторых, я узнал, что Катя Павлова исчезла и объявлена в федеральный розыск. Но только не по факту исчезновения, как коряво шкрябают в протоколах, а — за убийство. А убила она собственного брата, отморозка, каких мало. Третья новость: Геныч повредился в уме после того, как его изуродовала банда каких-то ублюдков. Четвертая новость: «Виолы» больше не было, а Ильнара Максимовна перекрылась. Искать ее не имело смысла, да и не хотелось.
Отдав, как говорится, долг родине, я остался с голым задом. Смешно и гнусно, но именно это последнее обстоятельство, грубо говоря, направило меня в новое русло.
С этого времени пошел отсчет самого грубого и животного времени моей биографии, и, кажется, все это не кончилось до сих пор. Я оказался в Москве. Москва, как известно, — это город, который любит ставить на людях свою пробу. И, поставив, уже не желает отпускать никогда. Не потому, что она такая добрая и хлебосольная, отнюдь нет. Большие города вообще жестоки прямо пропорционально своим размерам. Большие города не любят, когда в них пытаются соваться со своим уставом. Особенно если это устав воинской службы, который неотрывно вертелся в моей голове еще долго после демобилизации. Я явился в столицу ловить непонятно что. А что мне оставалось? Саратов был закрыт для меня, и не потому, что мне там еще грозила опасность. Нет. Просто мне было горько оставаться там. Горько и непонятно, зачем и кому я там нужен. Другое дело, что в Москве я оказался нужен еще меньше, но это меня уже не волновало. Новый город — новый штурм. Я однажды уже бежал из Москвы — панически, в полубеспамятстве. Благодаря единственной влюбленности холодной юности. Она оказалась жестокой, та любовь к женщине вдвое меня старше…
Я приехал в Москву, имея в кармане сто долларов, и завалился в первый попавшийся кабак. Мне нужно было отдышаться и собраться с мыслями. Этот поход в кабак оказался роковым. Уже на следующий день у меня появились деньги, чтобы снять квартиру. Чтобы купить себе новый костюм и туфли, потому как мой единственный и неповторимый камуфляж, выданный при демобилизации, вызывал скорее косые, подозрительные взгляды, чем ровную приязнь или хотя бы равнодушие.
Пересмотрел то, что я накропал на этом ноутбуке, и поду-мал, что начал вдаваться в морализм. Чушь собачья. Это у меня осталось от Катьки — она любила порыться в себе, вывернуть себя наизнанку, сделать себе больно. Горе от ума.
Так вот, о встрече в кабаке. Встретил я тут двоих парней, а с третьим познакомился чуть позже, он завалил в кабак уже под утро. Моих новых знакомых звали Юлий и Алексей. Последний был таким же дембелем, как и я, только демобилизовался он гораздо раньше, на полгода раньше. Он сам мне об этом ска» зал, критическим взглядом осматривая мой потрепанный камуфляж Сам-то он на дембеля мало походил: в кожаных бор-ках, в черном свитере с вырезом. Я почему-то решил, что он местный, московский. Оказалось, не тут-то было. Из глуши, из Вологды-гды-гды. А Юлик — тоже в рифму: из Караганды, не казах, нет, но в Казахстане его угораздило родиться как болвана. Они сами ко мне подсели, пили текилу. Я в Саратове хоть и продвинутым пареньком считался, развитым не по годам, как говорится, но текилу не пробовал ни разу. Попробовал.
