— Продаёшь, что ли, Васильич? — в шутку спросил Михаил.
— Что? А, это! Нет, это жена меня на какую-то оперную звезду тянет.
Толстая такая баба, испанка. Концерт в восемь, так что поеду прямо отсюда, — пояснил Паршин, оторвавшись от бумаг.
В шесть часов вечера он собрал всю бригаду и торжественно раздал деньги. Бледно-зеленые купюры привели строителей в состояние телячьего восторга. Сияли все, даже обычно хмурый Шалим и неразговорчивый Мирон.
— От теперь можно и горылки испить! — крякнул он, расправляя свои запорожские усы.
— Погодите вы про горилку, — отмахнулся озабоченно поглядывающий на часы прораб. — Что осталось сделать?
— Да все уже! — развёл руками Шалим. — Сейчас манатки свои заберём, затолкаем матрасы в вагончик и отбудем на вокзал. Автобус уже заказан.
— Ну хорошо, грузитесь, а мы с тобой давай ещё по дому пробежимся.
Когда через пятнадцать минут прораб и бригадир вернулись в комнату, служившую спальней, там стояла мёртвая тишина. Все десять строителей молча смотрели на пол в самом центре комнаты. Шалим, сразу почувствовавший неладное, поверх голов глянул вниз, и у него перехватило дыхание. В самом центре дорогущего импортного линолеума под мрамор чернели три небольших, размером с копейку, пятна.
Бригадир растолкал стоящих плечом к плечу строителей и, опустившись на колени, ногтем ковырнул пятна. До последнего момента он верил в чудо, но его не случилось. Линолеум оказался прожжённым почти насквозь.
— Кто здесь спал?! — сдавленным от ярости голосом спросил бригадир. Все начали оглядывать друг друга, затем как-то сами собой расступились и уставились на маленького человечка в замызганном комбинезоне. С растерянным лицом Сергунчик сначала тоже оглядывался по сторонам, потом попятился и жалким голосом стал оправдываться:
— Нет, я же никогда… я не мог… я не…
Жутким сокрушительным ударом Шалим прервал этот робкий лепет. Тело Сергунчика отлетело назад, в угол, и сразу несколько человек принялись яростно пинать лежавшего в беспамятстве человека. Они могли бы убить его, но в толкучке мешали друг другу, а затем очнувшийся Силин кинулся на помощь вечному неудачнику. Прожигая дырки в линолеуме, Михаил никак не рассчитывал на подобную реакцию строителей, он даже не знал, кто спал на этом месте.
— Хорош, хватит! Оставьте вы его! — орал Силин, расшвыривая хохлов. Тут на помощь к нему пришёл Паршин, и вдвоём им удалось остановить самосуд. Пока прораб увещевал строителей, Силин склонился над Сергунчиком. Больше всего тот пострадал от удара бригадира: из носа густо текла кровь, один глаз заплыл. Всхлипывая, он лежал в уголке, маленький, жалкий.
— Вставай, иди умойся, — велел Силин и помог постанывающему мужичку подняться. Пока Сергунчик ковылял к ванной, Нумизмат обернулся к остальным членам бригады:
— Давайте лучше думать, что сделать можно. Линолеум такой есть?
Паршин несколько заторможенно покачал головой, затем опомнился и обрадованно кивнул:
— Такого нет, но есть похожий. Не знаю только, хватит ли его.
— Надо рискнуть. Нам главное — сдать эту чёртову хибару, а там хоть трава не расти.
Паршин с тремя мужиками ушёл вниз, в подвал, Силин же обернулся к Мирону и бригадиру:
— Я предлагаю поднять плинтуса, содрать линолеум, ну а положить новый будет не проблема. Сделаю.
— Ну содрать мы сдерём, — согласился Шалим, — но один ты все равно не управишься.
Взгляд его упал на вернувшегося из ванной мокрого, похожего на попавшего под дождь воробья Сергунчика.
— Вот его мы тебе в помощь и оставим.
Порывшись в кармане, бригадир нашёл билет и паспорт Сергунчика, сунул ему в руки.
Мирон поморщился, и Силин понял его. Уезжая с бригадой, Сергунчик имел шанс не только доехать до родного Запорожья, но и привезти большую часть денег домой. В одиночку же у него это не получалось, хотя в Москве он калымил третий раз.
— Да ладно, я один справлюсь, — попробовал отказаться от ненужного помощника Нумизмат, но бригадир остался непреклонен.
— Нет! Не дай Боже я его рожу в поезде замечу, сразу под откос выброшу!
В это время подошёл Паршин с мужиками, несущими линолеум. Они быстро расстелили его, кусок оказался как раз во всю комнату.
— Слава Богу! — вырвался у всех вздох облегчения.
— Отрываем плинтуса, стелим линолеум, — начал командовать Шалим. — Черт, ему бы отлежаться часа два, чтобы буграми не получился!
— Ну и отлежится. Мне спешить некуда, за ночь я с ним управлюсь.
Все десять строителей посмотрели на Михаила как на живого бога.
— Выручай, Михалыч, век тебя не забудем! — вырвалось у далеко не сентиментального Шалима.
Силин никогда не видел, чтобы строители работали в таком темпе. Сейчас действия бригады могли претендовать на запись в Книге рекордов Гиннесса, если бы в ней существовал раздел «Исправление ранее допущенного брака».
В восьмом часу вечера Силин подошёл к стоящему в дверях прорабу.
— Что стоишь, Васильич? Езжай на свой концерт. Ещё успеешь.
Паршин глянул на часы, затем спросил:
— Ну а вы как, без меня управитесь?
— Конечно, — заверил его Нумизмат. — Я останусь с Сергунчиком до утра и все доделаю, можешь не сомневаться.
Паршин знал, что его Елена не простит, если он не появится в театре. Отношения с женой в последнее время стали какие-то нервные, и ему не хотелось ещё больше разжигать этот конфликт.
«Он сделает, — подумал прораб, взглянув на спокойное лицо Нумизмата. — На него можно положиться».
— Михалыч, сто долларов за мной, только чтобы все было завтра в норме.
— Идёт, — легко согласился Силин.
Прораб так спешил, что не попрощался с рабочими. Но и тем было не до сантиментов. Ровно в восемь приехал «пазик», и Михаил, посмотрев в окно, объявил:
— Хорош, мужики! Такси подано, пора на вокзал.
Шалим, разогнувшись, глянул сначала на часы, потом на проделанную работу. Линолеум медленно, но верно расправлялся.
— Давайте, езжайте, — подбодрил его Силин. — И Сергунчика с собой захватите, а то ещё плакать будет, мешать мне. Один управлюсь.
— Нет, пусть помогает, — в очередной раз упрямо отверг эту идею рыжий.
— Может, все-таки возьмём его, а, бригадир? — спросил Ренат.
— Нет, — зло отрезал Шалим. — Чтоб глаза мои его не видели!
Коротко, но тепло распрощавшись с Силиным, бригада погрузилась в автобус и отбыла со своей годовалой каторги.
Снова поднявшись в дом, Нумизмат взглянул на своего злосчастного напарника. В ноздрях Сергунчика виднелась засохшая кровь, нижняя губа припухла, наклоняясь и разгибаясь, он постанывал — болели ушибленные ребра.
