«Ох некстати припомнился мне этот эпизод из книги французского романиста, совсем некстати. Воистину, как слово наше отзовется, нам не дано предугадать», — горестно размышлял я, пока члены совета обсуждали предложения думцев. Впрочем, обсуждали — это я загнул. Высказывались кратко и «за», а пан Мнишек вообще сиял от восторга. Даже усы его и те, казалось, ликовали, радостно топорщась во все стороны.
Вот так нас и выбрали…
Глава 20
ГАРДЕ
[40]
КОРОЛЕВЕ
Ободрился я на следующий день, когда к нам с Федором в руки попал второй приговор, как именовались думские решения, где речь шла о конкретных рекомендациях хранителям царицыного чрева, «яко подсобити государыне лучшее блюсти русские обычаи». По счастью, передать его поручили моему родичу князю Федору Долгорукому, а он, вопреки чинам, не поехал к царевичу, а вначале разыскал меня на моем подворье.
Разумеется, я моментально усадил его за стол, мы с ним махнули чарку-другую, неспешно поговорили о том о сем… Словом, к Федору в Запасной дворец я с этими листами попал лишь к вечеру и с готовым планом дальнейших действий.
Нет-нет, я и раньше работал одновременно в двух направлениях. Помимо изоляции Марины требовалось, чтобы и мой ученик как можно реже с нею встречался. А как это лучше сделать? Отвлечь и по возможности развлечь. И я отвлекал, начав с организаций его встреч со стрелецкими головами, со старостами, представлявшими так называемые городские сотни или слободы.
Потом дошел и до предложений переодеться попроще и тайно прогуляться по московским улочкам. Должен же будущий государь знать, чем дышит его народ. Поначалу Федор усомнился, как-то оно того, не принято, но у меня наготове была уйма примеров. Помимо багдадского халифа Гаруна аль-Рашида я сослался на римских императоров: Марка Аврелия и равноапостольного Константина, затем, покончив с античной историей, перешел к средневековой, на ходу изобретая подходящие афоризмы, которые якобы произносили французский Людовик IX Святой, английский Ричард Львиное Сердце, мой пращур шотландский король Дункан, император Священной Римской империи Максимилиан II и многие-многие другие. Все они как один, если судить по моим рассказам, только и делали, что шастали по улицам, смотрели, наблюдали, запоминали и, наглядевшись, принимали затем мудрые законы и указы.
Словом, погуляли мы с ним. Правда, маловато. Увы, не всегда срабатывало. Слишком часто, на мой взгляд, он вспоминал Мнишковну. Увидит какое-нибудь привлекательное украшение и ко мне: «А к ее глазам здорово бы подошло». Подметит нечто смешное — и снова о ней: «Вот бы Марину Юрьевну сюда. Поглядела бы, как они тут забавно торгуются…»
Сейчас, учитывая, что Годунов оказался хранителем царицыного чрева, яснейшая с ее чарами представлялась мне опасной вдвойне. Времени у нее теперь на раздумья благодаря изоляции предостаточно, и я не сомневался: ушлый польский воробышек употребит его с пользой для себя. Получалось, срочно требовалось нечто куда более радикальное. В идеале — отъезд Годунова из Москвы. На время, разумеется. Вот я и прикидывал, как бы его устроить.
Лицо моего ученика при чтении рекомендаций Думы надо было видеть. Не успел он дойти до середины текста, как его первоначальная улыбка сменилась оторопью, затем перешла в мрачность, и он решительно отодвинул листы в сторону, не дочитав их до конца.
— Что ж они ее, ровно монахиню какую, норовят в затвор усадити?! — вырвалось у него.
— И впрямь сурово, — согласился я и развел руками. — Но делать нечего, придется выполнять.
— А с другой стороны взять, она же не девица — вдова, — рассудительно заметила Ксения, которая по моему настоянию тоже присутствовала на нашем узком «семейном» совете. — И не праздная. А обычай — не клетка, его не переставишь.
— И еще одно. Как я понимаю, на Руси все боярыни и княгини так живут, и ничего, — пожал плечами я, перехватив у нее эстафетную палочку.
Лицо Федора скривилось.
— Да тут хуже клетки! — выпалил он. — И потом, она не все, она — царица!
— Кто бы спорил, — не стал возражать я. — Но тогда тем более обязана подавать достойный пример своим подданным.
Но Федор не внял моей логике, продолжая буравить злым взглядом бумажный свиток. Если б мог, он бы его, наверное, испепелил, но увы.
— И нам с таковским идти к ней?! — горько спросил он меня.
— И не просто идти, но требовать точного исполнения написанного, — напомнил я. — Да чего ты расстраиваешься? В конце концов, не мы эту бумагу составляли, посему на нас вины нет. Хотя в одном ты действительно прав. Не думаю, что Марина Юрьевна станет особо разбираться. Дума далеко, а предъявители их требований — вот они, под боком. На них, то бишь на нас с тобой, она и обрушится. Да и когда дело дойдет до исполнения всего, что понаписано, тоже не на них — на тебя и на меня гневаться станет.
— Вот-вот, — уныло поддакнул Годунов и жалобно уставился на меня.
Я сделал вид, будто не замечаю его тоскливого взгляда. Он кашлянул. Лишь тогда я повернул к нему голову.
— Княже, а может, ты покамест того… один с ентой бумагой к ней съездишь, а? — попросил он. — Она ж зачтет и непременно в слезы ударится. И как быть?
— Ну поплачет, и что с того, — вновь вступила в разговор Ксения. — У баб да у пьяных слезы дешевы. А чем больше их унимать, тем хуже.
— Поплачет, — усмехнулся я. — Плохо ж ты ее знаешь, Ксения Борисовна. Озлится — дело иное.
— Час от часу не легче, — всплеснул руками царевич. — А на кого озлится-то? Сам сказывал — на того, кто писулю ихнюю принес.
— Ну и что? — равнодушно хмыкнул я. — Ничего страшного. В конце концов, она — не восточная шахиня и при всем желании не сможет приказать отрубить голову «черным гонцам», принесшим ей худую новость. Возненавидеть может, но не более.
— А тебе, я зрю, все трын-трава! — возмутился Годунов и выпалил: — Вот и езжай к ней один, коль тебе ее гнев яко с гуся вода. А мне… — Он опустил голову.
Вот и славно. Чего я хотел, того и добился. Зато потом я смогу столько рассказать Федору про ее ненавидящие взгляды и про громы с молниями, которые она метала, в том числе и в наш адрес, да так все распишу, чтобы он надолго зарекся у нее появляться. Во всяком случае, в ближайшем будущем. А там, глядишь, приедет Любава, и как знать, может, и получится одолеть прекрасную полячку, которая на самом деле далеко не прекрасна.
Но если столь удачно все складывается, грех этим не воспользоваться и не выжать максимума.
— Вот только… — задумчиво протянул я, почесывая затылок.
— Что?
— Да проку с того, что ты завтра не появишься? Или ты думаешь, на следующее утро ее гнев спадет? Ох навряд ли. Да и за два-три дня она не угомонится.
