Мнишек призадумался. Я не торопил, спокойно глядя на него и гадая, что победит в душе ясновельможного: жадность или осторожность. С одной стороны, доходы-то с этих земель действительно немалые. Как сообщил мне Власьев, при Борисе Федоровиче Годунове с Новгорода и Пскова за счет тягла и податей собирали в казну чуть ли не шестьдесят тысяч рублей. Про торговые пошлины и вовсе молчу. Один Псков давал более двенадцати тысяч — столько же, сколько сама Москва. А если добавить все остальное да приплюсовать к ним доходы с новгород-северских и смоленских земель, получится все полтораста, то бишь полмиллиона злотых. Славный куш, что и говорить.
Но с другой стороны, сейчас у его дочери есть шанс хапнуть всю Русь — а если бояре, прочитав контракт, возмутятся? Если им придется не по нраву, что она вправе внедрять там католическую веру? Эдак можно и вовсе всего лишиться.
— Пока гонец доедет до Самбора, пока обратно… — промямлил Мнишек.
«Итак, победила осторожность», — констатировал я, чуточку расстроившись, но надежд заполучить брачный договор в свои руки не оставил.
— Что ж делать, подождем. А чтобы ускорить доставку, могу оказать помощь как гонцами, так и лошадьми.
Но ясновельможный, почуяв неладное, вежливо уклонился от моего предложения, ловко вернув разговор к наболевшей для него теме:
— А пока ждем, мне бы… — Он осекся, но ловко поправился: — То я сказываю от имени своей дочери. Суть в том, что Дмитрий и ей в контракте обязался передать кое-что. В частности, Великий Новгород, Псков и прилегающие к ним земли. Все они дают немалый доход. Но Марине Юрьевне хотелось бы уже теперь получить из него некоторые суммы на… текущие расходы. Разумеется, они будут учтены, и, когда выяснится, что она имеет право не токмо на них, но и на гораздо большее, мы вычтем их из…
— В размере?.. — перебил я его, но стараясь сохранить самый что ни на есть благожелательный тон.
— Достаточно… тридцати тысяч злотых.
— На ближайший год? — вновь уточнил я.
Мнишек презрительно фыркнул и поправил меня:
— В месяц, князь.
— Лихо, — присвистнул Нагой.
— Я, хошь и старейший изо всех бояр, и то по сто рублей имею, — проворчал Мстиславский.
— А на что ей столько? — миролюбиво полюбопытствовал Романов.
— Всего и не перечислишь, но, поверьте, очень много расходов, — посетовал Мнишек. — К примеру, скоро потребуется перешивать платья, ибо прежние станут тесны в силу известных обстоятельств.
Ладно, постараемся повлиять на твою жадность, приперев к стенке, чтоб тебе деваться было некуда, кроме как отправить гонца за контрактом.
— Русские портные сочтут за честь пошить что-либо для государыни, — парировал я. — А тканей в Постельном приказе предостаточно.
— Но ведь в них предстоит одеть ее соотечественников, и навряд ли что-то останется, — напомнил он. — А кроме того, Марине Юрьевне хотелось вызвать портных из Речи Посполитой.
— Отвечаю по пунктам. — И я принялся загибать пальцы. — Уезжающих, ясновельможный пан, никто не станет наряжать в аксамит, парчу и бархат. Слишком много чести. Да и шелка приберегут. Достаточно добротного английского или фландрского сукна. Следовательно, самое лучшее останется нетронутым. Во-вторых, польские портные не знают русских фасонов. Или Марине Юрьевне хочется выглядеть как шляхтянке, а не как русской царице?
Мнишек призадумался, а я добавил:
— И наконец, в-третьих. Портные из числа твоих соотечественников прибудут не ранее, чем привезут брачный контракт, а значит, спешить в любом случае ни к чему.
— А и впрямь… — протянул Нагой и, не удержавшись, похвалил меня: — Лихо ты, князь, разобрался.
— Но есть и другие расходы, — не унимался Мнишек. — Надлежит выдать жалованье нашим кухмистерам, да и не токмо им одним.
Насчет кухмистеров, то бишь поваров, я не возражал. Марина действительно хоть и жила целый месяц на Руси, но русскую еду отказывалась есть напрочь. Наши же не умели приготовить хлодник, граматку из пива, флячки из говяжьих рубцов и прочие польские соусы, подливы и приправы, названия которых принялся перечислять ясновельможный. Попробуй не согласиться, и меня, чего доброго, обвинят в ее голодании, выставив это главной причиной ее проблем со здоровьем. Однако я выговорил себе условие: с кухмистерами стану договариваться сам. Ну не верю я, что бигос, краковская каша с изюмом, бараний цомбер в сметане и прочее, как бы ни были они вкусны, стоят той кучи серебра, которую ляшские кулинары требуют за их приготовление.
Но еда оказалась единственным, в чем Опекунский совет пошел на поводу у пана Мнишка. Все прочие затраты, которые он долго и старательно перечислял, я, закусив удила, столь же старательно отметал одно за другим. Это подождет до лицезрения нами контракта, другое — чистой воды прихоть, на которую казна не может по причине скудости выделить деньги, третье, четвертое и пятое предоставим бесплатно.
Отчаявшись, Мнишек вспомнил про расходы на заупокойные мессы по государю, которые, дескать, государыне хотелось заказать повсюду, включая Речь Посполитую. Но и тут номер не прошел. У нас в храмах эти службы давно служат, а касаемо костелов и протестантских кирх, так православный человек не нуждается в отпевании в них.
Объяснив ему это, я уставился на него, терпеливо ожидая новых предлогов. Ясновельможный пан, выгадывая паузу, принялся вытирать вспотевший лоб. И тут его осенило. Выглянув одним глазом из-под огромного платка, скрывавшего его лицо, он сердито заявил:
— Чуть не забыл. Позавчера ко мне обратился ротмистр Домарацкий. От имени своих жолнеров он хотел узнать, когда им выплатят очередную кварту
[44]
жалованья, ибо все сроки давно прошли.
Я всегда стараюсь быть вежливым и по возможности деликатным, если иного не требуют интересы дела. Но узнав, что бравые польские телохранители до сих пор находятся в Москве и имеют наглость требовать зарплату, я взорвался.
— А почему они до сих пор здесь? — поинтересовался я. — Я же сказал, чтоб они убирались к чертовой бабушке. Вон отчаянные вояки из рот Маржерета, Кнутсона и Вандемана вместе с самими командирами, поди, давно около Смоленска, а эти чего ждут?! Особого приглашения?!
— Во-первых, им не на что выехать, — развел руками Мнишек.
— Я сам с ними разберусь, — скрипнув зубами, зло пообещал я. — И думаю, после нашего разговора через три дня они Москву покинут. Причем поверь, ясновельможный пан, что исчезнут они из города безо всякого жалованья.
— Но так поступать неприлично! — возмутился Мнишек. — Они честно служили, добросовестно исполняли свои обязанности, следовательно, надлежит с ними расплатиться.
— Заодно и расплачусь, — мрачно посулил я. — Сделать это легко, ибо всей их службе грош цена.
