— …на Пожаре, в зелейных рядах, — торжествующе подхватила моя травница. — Там-то куда дешевше. — И вновь предложила: — А изготовить и я сама смогу, даже лучше. Мне б тока знать, от чего жаждется излечить, а в прочем не сумлевайся, княже.
Итог оказался весьма отрадным. Спустя пару дней — столько длилось «опознание» растений и перевод их названий — расходы на закупку оказались урезанными на две с половиной тысячи рублей. Теперь я мог смело заявить в Опекунском совете, что обязуюсь найти деньги на расходы по закупке свинца, ядер и пороха сам, не требуя дополнительных денег из казны. Просто все, что мне добавят в Стрелецкий и Пушкарский приказы, вычтется из расходов на Аптекарский.
Мнишек, правда, вновь возмутился, хотя я пояснил, что от удешевления закупок ни малейшего ущерба для здоровья его дочки не предвидится. И вообще, не всегда самое дорогое — самое лучшее, тем более основной расход составляет перевозка, и неизвестно сколько стоит та же ромашка в Баварии. Нет, ясновельможный все равно не смирился, но с пятью голосами «за» из семи дедушка будущего императора ничего не смог поделать.
Но своим выигрышем я не обольщался. Небольшая победа на фоне массы поражений. Посему срочно требовалось что-то предпринять, дабы изменить расклад сил в свою пользу раз и навсегда.
Глава 25
С ПОЛИЧНЫМ
Вывод напрашивался один — мне нужен Мстиславский. Вывод второй гласил — я себя неправильно с ним вел. Вместо того чтобы взывать к его чести и прочему, надо либо заинтересовать его, либо найти слабое, уязвимое местечко. Последнее отыскалось в разговоре с Михаилом Нагим. Оказывается, с недавних пор их клан в родстве с Федором Ивановичем, женившимся на их родственнице Прасковье Ивановне Нагой. Критикуя скупость Мстиславского, Нагой невольно подсказал мне, в каком направлении действовать.
Коль боярину жаль тратить деньги на наряды да на драгоценности молодой супруге из собственного кармана, мы подставим ему свой. Бери, дорогой, пользуйся. Одно плохо — не знал я, как половчее дать взятку. В той, прошлой жизни мне как-то не доводилось общаться с чиновниками — все больше с порядочными людьми, а потому совать в лапу совершенно не умел.
Про трюки подьячих мне слыхивать доводилось. Просители могли и под образа мешочек с серебром положить, и в гуся монеток напихать — словом, изгалялись по-всякому. Но Мстиславский — не подьячий, его десяткой не купить, и сотней тоже. Чтоб мои тысячи разместить, не гусь — корова нужна.
А положить их на полочку под образа… Даже в пересчете на золото одна тысяча весит больше пяти килограммов. Про серебро вообще молчу — четыре пуда. Под такой тяжестью вмиг все рухнет вместе с самой полочкой.
Купить у него какую-нибудь задрипанную деревеньку, заплатив за нее тысячу? Не пойдет, чересчур явная липа. Вмиг пойдет слух, и всем все станет ясно. Тогда как?
Помогли… англичане. Отчаянно жаждая всучить нам кредит и выцыганить под него уйму льгот, ушлые ребятки с Туманного Альбиона приперлись ко мне в гости, предложив взятку. Случилось это за несколько дней до рассмотрения на совете их предложения. Разумеется, взятка взяткой не выглядела — все пристойно и деликатно. Мол, они просят у меня, как у их земляка, имеющего шотландские корни, в долг на пять лет сорок тысяч рублей, обязуясь выплачивать аж двадцать пять процентов годовых.
Здорово, правда? И ведь при всем желании придраться невозможно: ну и одолжил я англичанам, имею право. И вообще, не ваше дело. Мои деньги, что хочу с ними, то и ворочу.
Я сделал вид, что колеблюсь, и тогда Джордж Гафт, представлявший компанию, пояснил, подтверждая надежную кредитоспособность, что они и ранее неоднократно занимали деньги у русских бояр, всегда отдавая их вовремя. Да и выплату процентов никогда не задерживали. А в перечне бояр, у которых они ранее занимали, прозвучала среди прочих фамилия Романова. Нет, не Федора Никитича — его папочки.
Я выразил горячее желание ссудить им просимое серебро, но попросил время на сбор денег. И, продержав их в неопределенности, отказался от сделки лишь накануне заседания, где должен был окончательно решиться вопрос, брать у них кредит или нет.
Более того, не желая рисковать, едва англичане покинули мое подворье, я из опасения, что они могут отправиться с этим предложением к Мстиславскому, решил провернуть с боярином их трюк. Правда, мой заем у Федора Ивановича был вдвое скромнее, но процент тот же, и оба участника сделки превосходно поняли друг друга.
Поглядев, с каким пылом Романов на совете отстаивает необходимость займа, я пришел к выводу, что сынок явно пошел по батюшкиным стопам. Взяв слово после боярина, я в своем выступлении выразил сомнение, надо ли нам связываться со столь ненадежной компанией, ибо мне точно известно, что их подлинное финансовое положение в настоящее время весьма и весьма плачевно. А в качестве доказательства привел в пример их попытку занять деньги у меня. Мол, серебро под такой дикий процент берут только те, у кого дела из рук вон плохо. И тут же предложил в будущем воспретить членам Опекунского совета брать у иноземцев деньги или давать им в долг, разразившись целой тирадой на эту тему.
Ох как взвился Романов. Но большинство в лице Мстиславского наконец-то оказалось на моей стороне. Вот так Русско-Английская компания, сама того не желая, помогла мне взять верх в Опекунском совете. Жаль, конечно, выкладывать за здорово живешь каждый год по пяти тысяч рублей Федору Ивановичу, но задаром одни птички поют. Да и то абы как, а не те песни, что хотелось бы. А коль надо, чтоб пели нужное, не скупись.
Зато с того дня мои дела пошли как по маслу. А кроме того, к четырем голосам вскоре добавился и пятый. Ушлый Романов, желая примазаться к победившей партии, встал на нашу сторону.
Однако проблема с Мнишком все равно оставалась. Видя, что теперь верх не за ним, он принялся пакостить иначе, действуя по принципу: не мытьем, так катаньем. То есть коль не получалось по его, то пусть не получается никак, ибо ясновельможный со своими придирками, уточнениями и дополнениями тянул резину как мог, постоянно выступая много и заумно. Попытки как-то остановить его или подсократить приводили к обратному результату. Когда после его очередной длинной речи все дружно переглянулись, ничего не поняв, я поинтересовался, в чем смысл его возражения. Он недоуменно развел руками и разразился второй речугой — столь же загадочной и еще длиннее. Как результат, решение по любому вопросу зависало — ни туда ни сюда. Я скрипел зубами, но до поры до времени помалкивал, дожидаясь своего часа, точнее — дня, благо он не за горами…
Дату католической Пасхи никто из поляков от меня не скрывал, и узнал я ее давно. Правда, показалось странным, что она должна наступить не на десять дней раньше православной, а шестнадцатого марта. Но помимо патера Чижевского я уточнил еще у нескольких человек, так что ошибки быть не могло.
Выяснял я не ради праздного любопытства. Коль Мнишковна считает себя католичкой, следовательно, свой пасхальный день она должна хоть как-то отметить.
Вообще-то до конца в ее тайном латинстве я не был убежден — доказательств не имелось. Почти не имелось, кроме двух. Во-первых, несмотря на подсказки, крестилась она по-прежнему всей пятерней, а не двумя перстами. Привычка? Не спорю, пусть так. Но имелось и «во-вторых».
