— Что-то я не заметила этого… сожаления, — насмешливо фыркнула она.
— А это исключительно потому, что я очень волевой и невероятно скрытный, — любезно пояснил я.
— А вот в странах Европы иные обычаи, — с легким разочарованием протянула она. — Впрочем, тебе ли, князь, как потомку шкотских королей, их не знать.
С этими словами она, коварно улыбаясь и немного отступив от меня, но так, чтоб я при желании все равно смог, не сходя с места, дотянуться до ее осиной талии, изобразила кружение, сделав пару оборотов. И совершенно напрасно, ибо от нее явственно пахнуло не только ароматическими притираниями, но и немытым телом. Надо сказать, что в подобном сочетании последний «аромат» становится гораздо неприятнее. Сомневающийся пусть попробует плеснуть самого лучшего французского одеколону в свои туфли и погулять в них до вечера, а потом поднести их к носу. То еще амбре.
Признаться, я был о польских дамах лучшего мнения. А впрочем, понятно, они ж католики, а им сам папа бани запретил, если я ничего не путаю, вот и «благоухают»… по-европейски. Вдобавок припомнилось одно из обвинений Шуйского в адрес Дмитрия и Марины. Мол, в мыльню после свадебки ни разу не сходили, хотя она для них растапливалась каждое утро. Что ж, охотно верю.
Но был в этом «благоухании» и изрядный плюс. Подействовало оно на меня вроде нашатыря. Во всяком случае, в голове сразу зародилась парочка хороших предлогов, как поделикатнее улизнуть.
— Знаю я эти обычаи, — усмехнулся я. — Одно время даже жил по ним. Но мы ныне пребываем не в Европах, а на Руси, где нравы куда скромнее и целомудреннее. Что возьмешь — варвары, однако я тут уже третий год, успел привыкнуть. Да и негоже лезть в чужой монастырь со своим уставом. — И перешел к выполнению намеченного плана. — Кстати, что-то ныне в твоих покоях несколько жарковато.
— Но тут я — госпожа, и устав мой, а он гласит нечто иное, — проигнорировала она мое замечание насчет жары и, вновь подойдя поближе (сколько ж можно кружиться в одиночку), посетовала: — Покойный Дмитрий Иванович так и не успел научить меня сему новому танцу, кой столь блистательно исполняют твои музыканты. Кажется, он именуется вальс?
Ой как замечательно! И ничего выдумывать не надо.
— Так я сейчас их приведу и попробую обучить ему! — почти завопил я, не в силах скрыть радости от того, что все столь чудесно складывается.
Увы, сорваться с места я успел, а ретироваться не вышло — притормозили, вцепившись в мой рукав словно клещами — поди оторви.
— Нет-нет, — запротестовала она, продолжая цепко удерживать меня. — Негоже царице показывать свое неумение перед хлопами. Лучше бы ты пока занялся этим один. Как там все начинается, а то я запамятовала? Кажется, рука кавалера у дамы на талии…
И, видя, что я остаюсь неподвижен, сама властно взяла мою руку и положила ее на свою та… Нет, неправильно. Какая там талия? На свой позвоночник. В смысле на свои кости. Ах ты ж килька сушеная! Не мытьем, так катаньем.
— Боже мой, ну как же здесь жарко, — простонал я.
— Надобно снять кафтан, и все, — посоветовала она и сама приступила к делу.
Мне оставалось только остолбенело глядеть, как она ловко орудует пальчиками над моими пуговками, а те послушно вылезают из проранок, как их тут называют. Одна, вторая, третья, четвертая…
— Робеть не перед кем, — приговаривала она. — Я же сказывала, батюшка сюда не войдет. Да и гоффрейлины тоже. И прочие.
И вновь мне повезло — пятая пуговица оказалась непокорной, заупрямилась, не желая пролезать через слишком узкое отверстие. Я вышел из ступора и хрипло заметил:
— Лучше бы полотенце — пот утереть.
Лишь бы она на секундочку отошла от меня, но и тут не получилось.
— Я сама вытру, — проворковала Мнишковна.
Откуда взялся в ее руках надушенный платочек, я так и не понял. Да оно и неважно, главное, он появился в ее руках как нельзя вовремя — пот действительно катил с меня градом. И не потому, что жарко, но и… Впрочем, понятно.
— Нет-нет, — возвращаясь к своей задумке, торопливо произнес я, когда она прошлась платком по моему лбу и щекам. — Поверь, Марина Юрьевна, такое безобразие оставлять нельзя. Столь ужасающая жара может самым пагубным образом сказаться как на собственном здоровье, так и на самочувствии плода в чреве, ибо внематочные фаллопиевы трубы, расположенные в теле и питающие зародыш, чрезвычайно к ней чувствительны, поскольку шитовидная и поджелудочные железы, расположенные по соседству, станут пагубно воздействовать на гипофиз и…
Боже, что за ахинею я нес, старательно заговаривая ей зубы! Но своей цели добился — она ослабила хватку и даже отступила от меня на шаг, озадаченно хмуря брови и пытаясь понять, о чем я говорю.
Кажется, пора. И я подытожил:
— Надеюсь, теперь наинаияснейшая поняла, насколько это опасно? — Но ответа дожидаться не стал, сорвавшись с места и устремившись к двери. — Немедленно! — махал я по пути рукой, словно держал в ней невидимую саблю. — Немедленно остановить!
Фу-у, добрался, распахнул дверь настежь. Теперь можно спокойно поставить точку, а заодно дать понять, что не вернусь.
— Возможно, это сделано не случайно, но с тайным умыслом, — важно произнес я, подняв указательный палец кверху, и угрожающе пообещал: — Но я разберусь, Марина Юрьевна, непременно разберусь. — И вышел, оставив ее посреди комнаты в полнейшем недоумении.
Дежуривших у покоев гвардейцев я особо не распекал. Да и не за что, ибо едва я приступил к выволочке, как старший, Жилка, невозмутимо заявил, косясь на мой расстегнутый аж до середины груди кафтан:
— Дак ведь ты сам нам повелел, княже.
Я осекся на полуслове, перестав возиться с непослушными пуговицами (у Марины получалось куда быстрее), и недоуменно переспросил:
— Чего повелел?
— Чтоб никто не входил, — пояснил он. — И чтоб мы более, пока ты не дозволишь, никого в ее покои не пускали, кто б туда ни лез: хошь баба, хошь ента, как ее, гоф… — Он запнулся, а я, воспользовавшись паузой, уточнил:
— Ты сам слышал от меня этот приказ?
— Батюшка государыни передал. — Но тут до него дошло, и Жилка, испуганно глядя на мое рассерженное лицо, охнул: — Да неужто сбрехал?!
— Именно, — подтвердил я и распорядился: — Впредь, пока не услышишь приказа от меня лично, никому не верь.
— А ежели ентот пан сам повелит, своим именем? — растерялся гвардеец.
— Не выполнять! — отрубил я и, прикинув, что кое-какие дополнения в инструкцию желательно внести немедленно, приступил к ним: — И на будущее запомни. Допуск молодых шляхтичей из свиты пана Станислава Мнишка запрещаю. Его самого, как брата, пускать, а прочих в шею. И вообще, посетитель должен иметь какое-нибудь дело к яснейшей: лекарь, к примеру, священник. Им да, препятствий не чинить, но тоже в сопровождении ее батюшки и ни в коем случае не оставляя наедине. Да и к посетителям женского рода приглядывайся повнимательнее. Не исключено, что какой-нибудь мужчина с явно недобрым умыслом пожелает тайно проникнуть к ней, переодевшись во что-то бабье.
