Взяв фотоаппарат, я вдруг вспомнила первый снимок. Интересно, он получится близким к… хм… оригиналу? Сомневаюсь! Хотя, по-моему, Эдварда это не особо волнует. Вспомнив его беззаботный смех, я улыбнулась, а потом улыбаться расхотелось: столько всего изменилось, и так внезапно! Я будто застыла на краю бездонной пропасти…
Все, не могу больше об этом думать! Прихватив фотоаппарат, я понеслась на второй этаж.
За семнадцать лет, что прошли с маминого отъезда, моя комната практически не изменилась: те же бледно-голубые стены и желтоватые занавески. Правда, место колыбели заняла кровать, но Рене узнала бы небрежно брошенное на матрас одеяло — его давным-давно подарила бабушка.
Я решила сфотографировать комнату. На улице темнело, а странное желание с каждой секундой становилось все настойчивее. Итак, до отъезда зафиксирую на пленке весь Форкс!
Чувствовалось: грядут перемены. Ощущение не из приятных, но ведь жизнь вообще трудная штука.
Нарочно растягивая время, я вернулась на лестницу. Даже под ложечкой засосало: боже, только бы не видеть в глазах Каллена ледяную отчужденность! Наверняка сейчас заявит, что пора уезжать… А я не буду капризничать, ни слова не скажу, потому что к такому повороту событий давно готова.
Я прокралась с фотоаппаратом в гостиную. Казалось, Эдварда невозможно застигнуть врасплох, — а он даже глаз не поднял. По спине пробежал предательский холодок, но я быстро взяла себя в руки и сделала снимок.
Лишь тогда на меня обратили внимание: папа нахмурился.
— Белла, зачем? — с упреком спросил Чарли.
— Да ладно тебе! — Растянув губы в улыбке, я опустилась на пол перед диваном. — Сам знаешь, мама будет звонить и интересоваться, пользуюсь ли я подарками. Обижать ее не хочется, значит, пора браться за работу!
— Но меня-то зачем снимать?
— Потому что ты такой красавчик! — беззаботно отозвалась я.
Чарли пробормотал что-то нечленораздельное.
— Эй, Эдвард, — с восхитительным спокойствием и равнодушием позвала я, — щелкни меня с папой!
Бросив ему фотоаппарат, я опустилась на диван рядом с Чарли.
— Улыбнись, Белла! — шепотом попросил папа.
Я сделала счастливое лицо, и гостиную озарила яркая вспышка.
— Давайте теперь я вас вдвоем, — предложил Чарли. Понятно, пытается отвести от себя объектив!
Фотоаппарат полетел к отцу.
Я встала рядом с Эдвардом, принимая формальную и столь необычную для себя позу. Каллен меня обнял, а я прильнула к его груди. Хотелось заглянуть в золотисто-карие глаза, только смелости не хватило.
— Белла, давай повеселее! — напомнил папа.
Набрав в легкие побольше воздуха, я растянула губы в улыбке. Вспышка меня ослепила.
— Хватит на сегодня снимков, — заявил папа, пряча фотоаппарат среди диванных подушек. — Необязательно использовать целую пленку.
Эдвард тотчас вырвался из объятий и уже через секунду вновь сидел в кресле.
Умирая от страха, я опустилась на диван. Руки тряслись; зажав их между коленями, я подняла к телевизору невидящие глаза. Пока матч не кончился, я даже пошевелиться боялась, а потом краем глаза заметила: Эдвард встал.
— Мне пора, — объявил он.
— Ладно, пока, — не отрываясь от рекламы, пробормотал Чарли.
Я неловко поднялась — от долгого сидения затекли ноги — и вслед за Эдвардом двинулась к двери. Каллен, не останавливаясь, прошел к машине.
— Не останешься? — безнадежно спросила я.
Предугадать ответ было несложно, поэтому особой боли он не причинил.
— Не сегодня.
Пожалуй, причину лучше не выяснять…
Эдвард сел в машину и уехал, а я не могла пошевелиться, будто примерзла к подъездной дорожке. Начался дождь, а я все ждала, сама не зная чего, пока за спиной не открылась дверь.
— Беллз, ты что тут делаешь? — спросил Чарли.
— Ничего. — Обернувшись, я побрела в дом. Той ночью наконец удалось выспаться.
Едва за окнами забрезжил свет, я проснулась, механически собралась в школу и терпеливо ждала, пока тучи из свинцовых не стали серыми. Когда доела корнфлекс, скупых лучей солнца для фотосъемок было вполне достаточно. Я сняла пикап, фасад дома, а затем, повернувшись к нему спиной, лесную опушку. Удивительно, но лес уже не казался зловещим; напротив, я поняла, что буду скучать по зелени, вековым тайнам, прохладе — всему, что так или иначе с ним связано.
Захватив фотоаппарат в школу, я старалась думать о своем новом хобби, а не о том, справился ли Эдвард с депрессией.
Помимо страха родилась тревога: как долго все это будет продолжаться?
В первой половине дня ничего не изменилось: Каллен следовал за мной словно тень, но не заговаривал и в глаза не смотрел. Я попыталась сосредоточиться на уроках, однако витала в облаках даже на любимой литературе. Мистеру Берти пришлось дважды повторить вопрос о Капулетги, прежде чем я поняла, что он обращается ко мне. Эдвард подсказал правильный ответ и снова отдался необъяснимой депрессии.
Во время ленча молчание продолжалось. Все — еще немного, и я закричу! Чтобы отвлечься, я пересекла невидимую демаркационную линию и заговорила с Джессикой:
— Эй, Джесс, не поможешь?
— А что такое?
— Ну… — я полезла в рюкзак, — мама хочет увидеть фотографии моих друзей. Сними всех, кто сидит за столиком, ладно?
— Да, конечно, — ухмыльнулась девушка, взяла фотоаппарат и уже через секунду щелкнула Майка с набитым ртом.
Все, классные фотографии гарантированы! На моих глазах одноклассники чуть не дрались из-за подарка Чарли, кокетничали, прихорашивались. Надо же, как дети! Или дело в моем настроении? Обычные шутки воспринимать разучилась!
— Ой-ой! — возвращая фотоаппарат, покачала головой Джессика. — Мы почти всю пленку истратили.
— Ничего страшного, я специально кадры оставила.
После уроков Эдвард проводил меня на стоянку.
По дороге в магазин я оставила пленку в фотолаборатории, а вечером забрала готовые снимки. Вернувшись домой, чмокнула в щеку Чарли и понесла коричневый пакет с фотографиями к себе в комнату.
Опустившись на кровать, я с любопытством и некоторой опаской разорвала плотную бумагу. Почти уверенная: первый кадр будет пустым.
Достав снимок, я громко ахнула: Эдвард, не менее красивый, чем в жизни, смотрел на меня теплым золотым взглядом. Боже, ну как можно быть таким… непостижимо прекрасным?! Сотни тысяч слов не хватит, чтобы описать любимое лицо!
Быстро просмотрев остальные снимки, я отложила три на прикроватную тумбочку.
Первый — портрет Каллена, он сидит на кухне и смотрит в объектив с мягким, всепрощающим изумлением. На втором они с Чарли следят за бейсбольным матчем. Господи, как он изменился: в глазах опасение, тревога, настороженность. Мой любимый по-прежнему обворожителен, но красота эта холодная, безжизненная, как у статуи.
