Держа ее за руку, он отошел от машины к щебенчатой бровке дороги. И дальше сквозь слепящую зелень их вел хруст щебня.
Мун стиснул руку дочери. Они сидели в приемной Белого Уолната. В непроницаемой зелени кто-то шуршал бумагами на столе. Уже час прошел после первого разговора с секретаршей, и весь этот час Мун просидел в кресле. Влажная рука дочери ответила на пожатие. Они ждали. Мун слышал шум генераторов, питавших громадное сооружение, они были где-то близко, так близко, что казалось, принюхайся хорошенько, и учуешь дефицитный и дорогой полупрозрачный воздух.
Уже много лет Мун не видел ничего, кроме зелени. Только лаборатория Белого Уолната располагала техникой, которая позволяла видеть нормально, и ни разу доселе Мун не проникал так глубоко в недра этого сооружения. Дочь и вовсе не понимала, что значит»нормально видеть». Потому-то он ее сюда и привел. Решил добиться, чтобы ее взяли в белоуолнатскую школу, где талантливым детям дозволено учиться на свету. Таков был его план. Но если он рухнет, Мун утешится мыслью, что дочь была здесь. Неделю, день… Да хоть бы час! Просто увидеть. Один-единственный разок. Чтобы узнать.
Но в Белом Уолнате он встретил упорное и организованное сопротивление. Во всяком случае, так Муну казалось. В этом офисе, куда посетитель мог обратиться с просьбой или жалобой, стояла зелень; Муну и его дочери не давали даже одним глазком взглянуть на вожделенный зримый мир за воздухонепроницаемой дверью. А персонал на все его вопросы отвечал молчанием каменных истуканов.
– Мистер Мун, – позвала наконец женщина. Он взял дочь за руку и повел к столу.
– Пройдите со мной. – Секретарша взяла его за плечо и повела сквозь ряды столов, через несколько проходов, в дальнюю часть зала. Затем звук шагов подсказал, что они входят в помещение поуже, может быть, в коридор, и с обновленной надеждой Мун подумал, что скоро они с дочерью, быть может, увидят свет.
Секретарша скользнула прочь, скрылась за дверью, через которую они вошли; тут же грубые руки схватили Муна за плечи и оторвали от дочери.
– Линда! – выкрикнул он.
– Папа!
– Молчать! – рявкнули в ухо Муну. Грубые руки повалили его в кресло. – Сиди тихо. – По шуму Мун определил, что вокруг него три-четыре человека.
– В чем дело? – спросил он.
– В твоих глазах. Сиди спокойно.
– Папа?
– Линда, все в порядке. Тебе ничего плоxoгo не сделают.
Затрещала рвущаяся ткань. Кто-то запрокинул Муну голову, поднял волосы со лба. По векам мазнула влажная вата. Неприятный запах… Перекись водорода. Затем – сухое полотенце, и тут же на глаза легло что-то жесткое и холодное. Мун недоумевал: зачем нужны шоры в нормальном свете? Он услышал возглас Линды – ее вытолкали с кресла К и погнали в дальний конец комнаты. В следующее мгновение чьи-то ладони толкнули его в плечи, в том же направлении. Справа и слева от него стояли люди. Впереди чмокнули резиновые прокладки, засвистел воздух. Мунa тычками погнали вперед, через воздушный шлюз, и вдруг он сообразил, что чернота на глазах – не очки для слепца, а тонированные пластмассовые линзы, они должны защитить атрофированные глаза от света.
Он снова видел. Но еле-еле. Различал впереди силуэты дочери и двух ее поводырей.
Видел яркие лампочки на потолке коридора. Повернув голову, кое-как рассмотрел людей, шедших совсем рядом.
Его быстро провели коридором в лифт. Кабина камнем ринулась вниз, остановилась, разъехались створки двери. Двое вывели Линду и исчезли. Мун двинулся вслед, но оставшиеся два проводника удержали его на месте. Кабина закрылась.
– Э, постойте, – сказал Мун. – Куда…
– Успокойся. Нам надо с тобой поговорить. А с ней все будет в порядке.
– Что вы…
– Ты же сам ее привел, хочешь устроить в школу. Значит, ей надо пройти кое-какие экзамены. Верно? – В его предплечье больно впились чужие пальцы.
Это нечестно, подумал Мун. Я хочу быть с ней, когда она поймет, что значит «видеть». Я хочу разделить с ней это мгновение.
И вообще, он не хотел сумрака за пластмассой линз. Он хотел ошеломить ее светом.
Кабина провалилась па этаж и открылась; Муна провели по другому коридору в кабинет без мебели. Он пытался рассмотреть через пластмассовые кружочки лица и одежду сопровождающих, но видел только дымчатые силуэты. Принесли стулья. Муна усадили посреди кабинета, спиной к двери.
– Мун, – сказал один из незнакомцев, – Ты назвался фамилией Мун.
– Да…
– Но мы никогда о тебе не слышали. У тебя было другое имя.
Мун невольно поднял руку, схватился за липкую ленту на переносице. Он хотел видеть, с кем разговаривает.
– Руку с лица! А ну, живо! Вот так. Сиди спокойно, руки на коленях. Назови настоящую фамилию.
– Мун, – сказал он. Спрашивавший вздохнул:
– Если Мун – настоящая фамилия, то мы хотим знать, какая у тебя была раньше. В наших краях нет никаких Мунов.
– Зачем вы это делаете?
– Нет, – отрезал собеседник. – Зачем ты это делаешь? Зачем являешься к нам под вымышленным именем и с чужим ребенком, зачем так упорно стараешься проникнуть в Белый Уолнат? Мун, ты – фальшивка. Мы хотим знать, откуда ты взялся. Известно ли тебе, что твоя одежда дурно пахнет, а? Так воняет, будто ты в лесу жил. Как ты это объяснишь, а, Мун?
Мун попытался сосредоточить взгляд на двух сидящих напротив. Оба двигались – закидывали ногу на ногу, наклоняли головы, – и он не мог понять, кто из них задает вопросы. Чертовски хотелось сорвать с глаз пластмассу.
– Я хочу выбраться из зелени, – медленно произнес он. – У меня крыша едет. Ни о чем больше думать не могу. Я… мне начинает казаться, будто все это из меня исходит, дело лишь во мне одном, а все кругом видят нормально… все, кроме нас с дочерью. Может, это из-за моего безумия она ослепла. Я должен разобраться, должен показать ей…
– Хорошо, Мун. Хватит с нас грустных песен. Каждый считает, будто он один такой. Каждый хочет выкарабкаться. Потому-то у нас замки на дверях. Что тебя заставило выползти из норы и скрестись у нас под дверью? Да еще под вымышленным именем, да еще с этой бедной маленькой уродиной?
– Что? – растерянно переспросил Мун.
– Давай не будем усложнять, – произнес другой голос. – Три "вопроса: настоящее имя? Откуда пришел? И чего хочешь?
Мун уже ровным счетом ничего не понимал.
– Я здесь живу, – сказал он. – В зелени. У меня есть право на попытку устроить Линду в вашу школу.
– Здесь живешь, да? И чем же ты занимаешься?
– Я…
– Ну-ну?
Что с ним творится? Может, какая-нибудь разновидность амнезии? Он был смущен, сбит с толку, напуган. Говорят, от него воняет лесом.
– Я на ферме работаю! – выпалил он. Не более чем догадка. Но чем больше он об этом думал, тем больше верил. Он знал, что здесь есть фермы, он все знал об этом местечке, о том, как тут устроена жизнь. Белым пятном для Муна была лишь его собственная биография.
