– Я… – Он не сумел подобрать слов.
– Что?
– Разве не в этом суть любви? – спросил он. – Если любишь, люби и худшую часть. – Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.
– Не знаю, – сказала она.
– Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.
– А мне кажется, ты себя жалеешь. – Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. – И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это поганое место, только для того, чтобы меня сюда затащить.
Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, о том, к чему, как ему верилось, стремился.
– Кэйл говорит, ты способен на любые чудеса, – сказала она. – Эверетт, мы можем получить все, что захотим.
Он промолчал.
– Давай вернемся, – попросила она.
– Рано.
Она сжала его руку:
– Ну, тогда давай отправимся в тот дом. Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну, пожалуйста.
Он повернулся и увидел в ее глазах страх.
– Ладно.
Он перенес еду в машину и отвез Гвен обратно в Комплекс.
Там она уселась на кушетку, съежилась:
– Мне страшно. Если ты меня бросишь, я не буду знать, что случится дальше. Не буду знать, куда попаду. Господи, тут такой запах!
– Я не хочу тебя бросать.
– Тогда прекрати! Ты же все портишь. Резкий тон. Снова – отголосок Кэйла.
– Мы же здесь – всего ничего, – сказал он. – Дай шанс.
– Эверетт, это безумие!
– Пожалуйста, зови меня Хаосом. Это важно.
– Нет. Я не буду звать тебя Хаосом. У тебя другое имя. – Она опустила голову и заплакала. – Все это неправда.
– Неправда?
– Все это – не ты. Ненастоящее. Эверетт, это подделка. Как плохо, что ты не понимаешь!
– Все – подделка. – Он вскрыл молочный пакет и глотнул спирта. – Сейчас все – подделка. Но и среди подделок встречается немало важного. Того, что характеризует реальное. Вроде тебя, Гвен. Ты характеризуешь меня. – Он снова хлебнул. – Знаешь, ты ведь тоже – подделка.
– Не надо так говорить. – Ее щеки покраснели от гнева, слезы мигом высохли. – Эверетт, я так долго тебя ждала, а ты…
Слова Кэйла. Каждый раз, когда она злилась, Эверетт слышал Кэйла. Ее ласковая сторона выглядит убедительней, ведь она извлечена из снов Хаоса, но злую пришлось изобретать целиком. А образец у Кэйла был один – он сам. И его голос.
– Тебя создал Кэйл, – произнес он наконец, презирая себя за это.
– Нет…
– Ты – подобие. Он тебя сотворил по нескольким клочкам воспоминаний. А в основе – мысль обо мне, о том, что мы с тобой были вместе. Вот почему все это – ради тебя. Он рассчитывает, что я закончу его работу. Наделю тебя кровью и плотью, сделаю настоящей.
– Кэйл мне совсем другое говорил.
– Он тебе лгал. Ты – слайдфильм. – Он глотнул спирта, пряча глаза. – Гвен, ты – подарок для меня. Приманка, чтобы я вернулся. Кэйл потрудился на славу, ты – его шедевр. Он добился, что ты сама поверила в свое существование.
Она снова заплакала:
– Неужели ты не видишь, что я – это я? Неужели не слышишь мой голос?
– Будь ты настоящей Гвен, ты бы меня и здесь любила. Любила бы Хаоса.
– Эверетт, я не обязана любить тебя только за то, что ты есть. – Она встала. – Я не собака.
Он ничего не сказал. Лишь подумал: «Никому бы и в голову не пришло делать фальшивую собаку».
А хэтфоркская частица его разума подумала: «Будь ты собакой, мы б тебя зажарили. Отменная жратва».
– Все это – вранье. – Она направилась к двери. – Не обязана я выдерживать никакие проверки. Ладно, Эверетт, до встречи. Я ведь даже не знаю никого но имени Хаос.
Придерживаясь в темноте за стену лестничной шахты, она затворила за собой дверь. Каблучки процокали по ступенькам и постепенно утихли внизу.
Эверетт – нечто едва ли большее, чем его привязанность к Гвен, – не выдержал бы ее ухода. Наверное, побежал бы за ней.
Но Хаос не побежал за ней. Хаос потянулся за выпивкой.
Глотая, он подумал: а все ли из того, что он ей наговорил, – правда? А если правда, то что все это значило? В глубине его существа сидела боль. Он пытался погасить ее спиртом. Сидел, глядел на меркнущие свечи, и слова, сказанные им, и слова, сказанные ей, проносились эхом в голове и таяли, как нематериальный осадок Келлогова сна. В конце концов, как всегда, осталась только эта комната. И старые кинопроекторы, что таращились в пустые залы.
А вдруг все, что предлагал Кэйл, – правда? Вдруг Эверетт способен превращать сои в явь? Вот это было бы забавно. Поскольку кое-чего Кэйл определенно не учитывал.
Хэтфорка.
"За это и выпьем». Хаос приподнял пакет.
В вентиляционной системе завывал ветер пустыни. Снаружи царила ночь. «Интересно, – подумал Хаос, – куда пошла эта женщина, в город или на автостраду? А может, исчезла, как только покинула здание и пределы моей досягаемости? Бессмыслица какая-то… Все бессмыслица: и Сан-Франциско, и тамошний народ. Сущий бред. Ох уж этот Келлог со своими дурацкими идеями…"
Он тоскливо вспомнил прощальные слова женщины. Ладно, если уж на то пошло, он тоже не у верен, что знает какую-то Гвен.
Если у Келлога – дурацкие идеи, какого черта он запихивает их в чужие головы?
Да потому что кретин им под стать, решил Хаос.
Он провел в кабине два дня. Пил, курил, мастурбировал. Ночью, чтобы не уснуть, глотал спирт. В конце концов его выгнал на улицу голод. Он сел в машину и поехал к сестре Эрскин за съестным. Пыльный горячий ветер ерошил волосы. Заметив в зеркальце заднего вида свою физиономию, а за ней – полосу автострады, он ухмыльнулся. Все образуется. И со снами Келлога жить можно. Это будет его работа. Его крест. В конце концов, Хэтфорк ему не чужой, здесь он хоть что-то, да значит. Все будет путем.
На стоянке у Комплекса он увидел чужую машину. Незнакомую. Понес сумку наверх и обнаружил, что на его диване сидит и дожидается Келлог. Толстяк освещал кабину автомобильной мигалкой и дымил огромной сигарой.
– Хаос, нам бы поговорить.
Хаос не поверил собственным глазам. В последний раз, когда он видел этого человека, тот, окровавленный, валялся на песке.
– Твоя краля у меня в гостях. Ну, парень, она и нагородила! Хоть я и слыву чокнутым, куда мне до нее! Хе! Где ты только таких находишь?
– Моя краля?
