— Какого брата? — Ирина Анатольевна смотрела на дочь немигающим взглядом.
— Твоего потерянного сына.
И Люба, не дав матери опомниться, выложила все подробности о Вершкове.
Женщина выслушала стоя, приложив руку к груди, затем медленно опустилась на краешек стула.
— Тебе плохо, мам? — Люба подошла и присела возле нее на корточки, заглядывая в побледневшее лицо.
— Сейчас пройдет. Это от радости. Принеси из моей спальни валидол. Около моей кровати, на тумбочке лежит. — И глубоко вздохнула.
— Найду, — Люба моментально вернулась и подала матери таблетку. Та положила ее под язык, и через несколько минут ей стало легче. Ирина Анатольевна поставила себе на колени телефон и позвонила в агентство аэрофлота.
— Алло, девушка, скажите, пожалуйста, когда ближайший рейс на Саратов? Через два с половиной часа? А билеты есть? Отложите один на имя Казаковой Ирины Анатольевны. Нет, я успею. Спасибо! — И она торопливо бросила трубку, отставляя телефон в сторону.
Дочь сразу разгадала ее намерения.
— Мама, к чему такая спешка? Ты только сегодня вернулась. Отдохни ночь, а я возьму тебе билет на дневной рейс.
— Я все равно не усну. — Ирина Анатольевна направилась в спальню. — Очень хорошо, что ты на машине. Подбросишь меня до аэропорта? — спросила она уже на ходу.
— Естественно. — И Люба, пожав плечами, развела руки в стороны.
Через сорок минут они уже были в аэропорту. Самолет вылетал по расписанию, и поэтому регистрация прошла вовремя. После того, как мать прошла на посадку, Люба вышла на улицу и закурила. Она дождалась, когда самолет, разбежавшись по бетонке, взлетел, и помахала рукой.
Ирина Анатольевна, глядя в иллюминатор, увидела дочь и улыбнулась. Но обе они и не подозревали, что, сильно припозднившись, Сергей пришел ночевать домой и как раз в этот момент расписывался в получении телеграммы страшного содержания.
Глава пятая
Тараса Поликарповича Мирошниченко в убийстве полковника Сазонова никто не заподозрил, но он отсидел три с половиной года в спецколонии усиленного режима для бывших работников правоохранительных органов и служащих внутренних войск за нарушение должностных полномочий. Три с половиной года существенно сказались на его физическом и моральном состоянии.
Он потерял в весе сорок килограммов, похудело лицо, заметно обвисла кожа на щеках и шее. Зато пропала одышка, к тому же в нем еще оставалось полных девяносто килограммов, поэтому выглядел он по-прежнему солидно. На руках Тараса Поликарповича была справка об освобождении и немного карманных денег.
И на жизнь он еще смотрел с оптимизмом, рассчитывая на милость жены, хотя та ему ни разу не написала и не приехала на свидание. «В конце концов, она живет в доме, купленном на мои деньги», — рассуждал он.
По дороге к родному пристанищу он представлял, как встречают его жена и сын.
«Сын теперь стал самостоятельным, институт закончил, а возможно, и женился. Внуков буду воспитывать», — размечтался он.
Перед воротами собственного дома он весь как-то подобрался, поправил одежду и, не найдя кнопки звонка, постучал. Через некоторое время услышал шаркающие шаги во дворе, скрип засова на калитке, наконец она широко распахнулась.
— Чего надо? — На Мирошниченко подозрительно смотрел его бывший заместитель майор Савин, который явно не узнавал его.
— А ты что тут делаешь, майор? — ответил он вопросом на вопрос.
— Не майор, а подполковник, — поправил его собеседник. По голосу он узнал своего бывшего начальника и удивился произошедшим с ним переменам. — Живу я здесь, Тарас Поликарпович.
— До меня доходили слухи, Михаил Викторович, что тебя назначили на должность начальника колонии. Но выходит, что ты не только мое служебное место занял, но и семейное. — Они обращались к друг другу на «ты»: Мирошниченко по привычке, а Савин уже не считал его авторитетом.
— Семья у меня осталась своя, а дом твой я действительно купил, — пояснил новый начальник колонии. — Твоя жена продала.
— И где же она теперь? — поинтересовался Мирошниченко.
— Понятия не имею. Все распродала и уехала, а куда — не знаю.
— Мне ведь и идти больше некуда, — пожаловался Тарас Поликарпович, глядя на собеседника с какой-то тайной надеждой.
— Ничем не могу помочь, — сухо ответил Савин. — У тебя в областном центре сын живет, поезжай к нему.
— Не очень-то ты приветлив со мной, — упрекнул Мирошниченко Михаила Викторовича. — Я ведь тебе много добра сделал и заместителем своим назначил.
— Что было, то прошло. Я зла тебе не желаю, но пути-дороги наши разошлись.
— Ты случайно не знаешь адреса моего сына?
— Я последний раз встречался с Николаем уже больше года назад, и тогда он сказал, что живет где-то в районе набережной.
— Спасибо и на этом. Ну, будь здоров. — И Тарас Поликарпович протянул руку на прощание. Савин замешкался, но все-таки пожал руку.
— Знаешь что? — сказал он ему. — Ты больше не приходи ко мне, сам выкручивайся.
— Запачкаться боишься? Я тебя понимаю: своя рубашка ближе к телу. — Недавний заключенный решил не вдаваться в полемику, отвернулся и зашагал вдоль знакомой улицы.
В адресном бюро он узнал место проживания сына и теперь стоял перед дверью его квартиры, переминаясь с ноги на ногу.
— Вы к кому, мужчина? — услышал он за спиной голос жены.
— Валя? — Тарас Поликарпович повернулся, их взгляды встретились.
— Заявился все-таки? — заговорила первой женщина. И сама же себе ответила: — Собственно, рано или поздно этого следовало ожидать.
— А тебе бы хотелось, чтобы это произошло как можно позже? — Он понял, что доверительной беседы у них с женой не получится.
Валентина Михайловна достала из сумочки ключи и открыла входную дверь.
— Проходи, раз пришел. — Она явно не была расположена любезничать с гостем.
Уже сидя в богато обставленной комнате, они продолжили разговор.
— Неплохо устроились без меня, — констатировал Мирошниченко, разглядывая обстановку. — Четырехкомнатная квартира в городе и не пустая. Сколько же вас человек здесь живет?
— Пока трое. — Женщина присела на стул, положив руки на колени. — Я, Николай и его жена Верочка.
— Прибавление в семействе молодых ждешь? — вспомнил Тарас Поликарпович свои думы о внуках.
— Нет. Верочка учится на третьем курсе экономического факультета, и детей они решили пока не заводить.
— Я тебя не совсем понимаю. Что тогда означает твоя фраза: пока трое? Уж не меня ли ты имела в виду? — Представить такое ему было трудно, если учесть, что за три с половиной года он не получил ни единой весточки.
