Пытаясь связать воедино попавшие к нему в руки нити, Николя перебрался на другой берег и поспешил в Шатле. Бурдо на месте не оказалось: он повез Семакгюса в Бастилию. Зато его ожидало заключение, составленное по результатам вскрытия тела Декарта. Согласно мнению производившего вскрытие Сансона, жертва была отравлена пирожными, начиненными мышьяком. Скорее всего, Декарт потерял сознание и упал, а потом его задушили, положив на лицо подушку. Николя не уставал удивляться, зачем преступнику понадобилось объединить два способа убийства, а затем, чтобы скрыть оба, инсценировать третий способ. Похоже, в этом деле маски надевали все, включая курносую; воистину, карнавал превращался в кровавый кошмар.
Выйдя из Шатле, он впервые после возвращения в Париж ощутил себя не у дел. В этот поздний час на город вместе с ночной мглой обрушился мороз, крепчавший с каждым часом из-за порывистого ветра. Николя позволил себе зайти в кондитерскую Сторера на улице Монторгей и устроил настоящую сладкую вакханалию, заказав сразу несколько любимых ромовых баб.
Войдя в дом господина де Ноблекура, он увидел Марион, хлопотавшую у плиты, где варился двойной бульон, который магистрат обычно выпивал перед сном. Сам Ноблекур ужинал где-то в городе. Николя отправился к себе в комнату. Разложив свой скудный багаж, он разделся и, протянув руку к окружавшим его со всех сторон книжным полкам, наугад взял одну из книг. Это оказалась поэма «Вер-Вер» Грессе
[44]
. Он открыл ее, и в глаза ему тотчас бросились строчки:
«Ах! Звучное имя всегда носить опасно,
Безвестному счастливчику жить всегда приятней».
Николя горько улыбнулся. В голову опять полезли грустные мысли, вызванные письмом Изабеллы. Неожиданно он вспомнил элегантного молодого человека, увиденного им сегодня в зеркале мэтра Вашона. Логика подсказывала, что тем красавцем был он сам, но сознание отказывалось этому верить. Его новый облик искушал и одновременно таил угрозу. Николя отложил книгу и вытянулся на кровати. Свеча на прикроватном столике начала чадить. Длинная черная струйка поднималась вверх, к потолочным балкам, и на их блестящей поверхности постепенно образовалось черное пятно. Задумчиво обозрев пятно, он приподнялся, смочил слюной два пальца, загасил ими фитиль и снова лег, пытаясь сосредоточиться на мысли, упорно витавшей в его голове, но никак не желавшей складываться в четкий вывод. Пятно на потолке напоминало… Наконец-то! Перед глазами его предстало темное пятно на макушке черепа, найденного на Монфоконе. И, сделав очередное открытие, он заснул.
Воскресенье, 11 февраля 1761 года.
Субботний день Николя позволил себе посвятить блаженному ничегонеделанию. Он поздно проснулся и, воспользовавшись хорошей погодой, отправился бродить по городу. Он заходил в церкви, посетил Старый Лувр, полюбовался цитринами торговцев эстампами и картинами, а ближе к вечеру перекусил в таверне возле рынка. На обратном пути ему навстречу вылетела стайка мальчишек. С криками «Карнавал! вал! вал!» они несколько раз шлепнули его «крыской»
[45]
. Чтобы отчистить костюм от мела, которым его перепачкали, пришлось прибегнуть к услугам чистильщика. Усталый, он вернулся домой, улегся на кровать и допоздна читал. На следующее утро он отправился к мессе в церковь Сент-Эсташ. Он с удовольствием вслушивался в звуки, гулко разносившиеся под ее высокими просторными сводами; казалось, где-то в невидимой вышине играет гигантский орган.
На улицу Монмартр он вернулся, когда время уже перевалило за полдень. Его сразу накрыла волна чарующих мелодий. На цыпочках он вошел в библиотеку Ноблекура, временно превращенную в музыкальную гостиную. Одетый в широкое домашнее платье с восточным рисунком, хозяин дома аккомпанировал на скрипке двум музыкантам. Одним из них — к удивлению Николя — оказался отец Грегуар; молодой человек не подозревал, что святой отец неплохо играет на скрипке. Второй, остролицый человечек в ярком блондинистом парике, видимо, был Бальбастр, органист из Нотр-Дам: он виртуозно вел партию на клавесине. Возле инструмента стоял Пиньо и передвигал свиток партитуры, ярко освещенный толстой свечой, вставленной в подсвечник с розеткой. Смутившись, что ему одному приходится исполнять роль публики, молодой человек тихо пробрался в кресло бержер, удобно в нем устроился и принялся с наслаждением внимать звукам музыки. Но вскоре внимание его переключилось на мимику музыкантов. Нахмуренные брови и пурпурное лицо Ноблекура, казалось, свидетельствовали о невыносимых страданиях, но когда музыкант за клавесином внезапно начинал импровизировать, почтенный магистрат звучно и одобрительно крякал. Поглощенный игрой, отец Грегуар выглядел еще более сосредоточенным, чем когда рассыпал порошки или разливал отвары у себя в монастыре; правой ногой святой отец отбивал такт. Бальбастр являл собой совершенный образ виртуоза. Пальцы его, окутанные пеной прозрачных кружевных манжет, летали по клавишам инструмента; в партитуру музыкант практически не заглядывал.
Соната для трио завершилась. Наступила долгая пауза. Ноблекур с тяжким вздохом стянул с себя парик и, вытащив из рукава большой платок, промокнул потный лоб. Тут он заметил Николя. Немедленно раздались приветственные голоса. Не скрывая радости от встречи с другом, отец Грегуар и Пиньо по очереди заключили Николя в объятия. Приветствуя Бальбастра, Николя постарался выказать все возможное почтение, кое безвестный молодой человек обязан оказывать знаменитости. А когда Ноблекур назвал его «доверенным лицом Сартина, юношей с большим будущим», он от смущения покраснел. Появление Марион и Пуатвена с вином положило конец всеобщему обмену любезностями. Гости расселись, и разговор принял общий характер. Привыкнув после концертов, куда они ходили вместе с Николя, обсуждать качество исполнения, Пиньо поинтересовался мнением друга о только что прослушанной сонате для двух скрипок и баса композитора Леклера
[46]
. Не успел Николя открыть рот, как Бальбастр прервал их, затеяв ученый спор о басовых нотах, звучавших в аккомпанементе.
В библиотеку проскользнула Марион и что-то зашептала на ухо своему хозяину.
— Ну разумеется, — ответил Ноблекур, — ведите его сюда. И принесите еще один прибор для нашего друга, прибывшего без предупреждения.
В библиотеку вошел кавалер немногим старше Николя. Взмахнув шляпой, он непринужденно поклонился собравшимся и вручил сопровождавшему его Пуатвену шпагу. Подойдя к клавесину, он любовно провел рукой по его лаковой поверхности и устремил взор на общество. Несмотря на напудреный парик, его насмешливое лицо выглядело удивительно молодо. Густые брови, орлиный нос и изящной формы рот, в очертаниях которого просматривалась ироническая гримаса, приятно дополняли друг друга. Светло-голубой, почти белый фрак с блестящим шитьем напомнил Николя фрак, сосватанный ему Вашоном.
