— Вы только послушайте, — шепнул Жоржель. — Как может Иосиф II пропускать мимо ушей столь изящные речи?
Князь не любил долгих застолий, поэтому ужин завершился довольно быстро. Прежде чем встать из-за стола, он велел подать ему карманное зеркальце, коробочку с зубочистками, небольшую миску из позолоченного серебра и кубок, наполненный изумрудной жидкостью. Потом он старательно чистил зубы, полоскал рот, откашливался, сплевывал и наконец тщательно вытер губы.
— Даже на приемах у императрицы, — хихикнув, шепнул Жоржель, — князь не стесняется демонстрировать повелительнице свою не слишком аппетитную привычку. А она великодушно ждет его, даже когда он опаздывает к обеду.
Как только князь отбыл к себе в апартаменты, гости рассеялись. Николя с аббатом отправились разыскивать свой экипаж; вокруг сновали лакеи с факелами, с которых непрерывно капал воск. Садясь в карету, Николя почувствовал, как кто-то толкнул его. Обернувшись, он увидел закутанную в черную мантилью женщину; сунув ему в руку крошечный бумажный квадратик, она столь стремительно исчезла в толпе, что он не успел даже попытаться удержать ее. Ничего не сказав Жоржелю, он спрятал записку в перчатку, решив, что это приглашение на галантное свидание, написанное одной из тех женщин, что дефилировали подле гостиницы, привлекая к себе внимание путешественников. По дороге аббат многословно поздравлял его с успехом у Кауница. Прибыв в «Золотой телец», они церемонно раскланялись, и Жоржель отправился к себе в комнату.
Убедившись, что вокруг никого нет, Николя подошел к свету, развернул записку и увидел начертанное печатными буквами загадочное изречение: «TIMOR METUS MALI APPROPINQUANTIS». Он напряг память, вспоминая латынь, и тут заметил еще одну, написанную наискосок фразу: «MAXIMAS IN CASTRIS EFFECISSE TURBAS DICITUR». Заметив, что к нему с заговорщическим видом приближаются Семакгюс и Рабуин, он прервал свое занятие, отложив перевод на потом. Лица его друзей выражали живейшее нетерпение, и комиссар понял, что им необходимо поделиться новостями. Но едва он обратился к ним, как оба немедленно прижали палец к губам.
— Мы нашли, — заявил Семакгюс, — уютную таверну, где я заказал легкий ужин. Полагаю, там нам будет удобнее. И нечего смотреть на нас так, словно еда навсегда осталась для вас в прошлом! К тому же у нас есть что рассказать вам…
Его большой нос сморщился от беззвучного смеха.
— Тогда поспешим: я просто умираю с голоду. На том собрании, откуда я вернулся, гораздо больше говорили, нежели ели. Однако кто же присмотрит за аббатом, если тот пожелает выйти из гостиницы?
— О! — воскликнул Семакгюс. — Рабуин все предусмотрел. У нас есть подставы, осведомители… и даже девочки, расставленные в нужных местах. Чем больше флоринов, тем легче проложить дорогу к истине. Так что ни о чем не беспокойтесь.
Они отправились в маленькую темную таверну и поднялись на второй этаж, где их проводили в тесный кабинетик, отделанный деревом, отполированным свежим воском. Николя осмотрел комнатку, похожую на нависшую над темной улицей голубятню. Маленькие стеклянные квадратики окон складывались в простенький пейзаж. Чтобы никто их не беспокоил, Рабуин приказал принести сразу все блюда и поставить их на маленький столик вместе с бутылками белого вина. Семакгюс, изображая служителя, принялся нараспев называть кушанья, превознося их бесспорные достоинства:
— Суп с фрикадельками из телячьей печенки, заправленный яйцами и кумином…
Он указал на пузатую паштетницу.
— …паштет из тетеревов под хрустящей корочкой, а к нему маленькая кастрюлечка с шафранным соусом; сняв с паштетницы крышку, мы прежде проткнем корочку и вольем туда немного ароматного соуса… жареный гусь с яблоками, nuddeln…
— Что такое «нудельн»? — спросил Николя.
— Макароны, изготовленные по итальянскому рецепту и крайне употребительные в этой части Европы. К ним подходит любой соус, так как он сообщает макаронам свой вкус.
Долее не рассуждая, они сели за стол и принялись с наслаждением поглощать изумительно ароматный суп с нежнейшими фрикадельками.
— Если согласиться с теми, — начал Семакгюс, — кто утверждает, что суп для обеда то же самое, что портик для здания, то этот суп вполне претендует на звание перистиля!
— Всем здешним закускам, где преобладают сахар и зерна со странным запахом, я предпочитаю каплуна, запеченного в соли, как подают в Париже. А здесь даже горчица — и та сладкая, не похожа на горчицу!
— Эти зерна, как ты их называешь, Рабуин, и есть божественный кумин, невежда ты этакий!
Явив свои познания, корабельный хирург также объяснил агенту, мясо какой птицы скрывается под крышкой паштетницы. Тетерев, по словам Семакгюса, относится к птицам крайне пугливым, и охотнику трудно к нему подобраться, и только в сезон любви тетерев утрачивает и хитрость, и осторожность. Когда первый голод был утолен, и настала очередь гуся, Николя, наконец, спросил, что они хотели ему рассказать.
— Господа, — неожиданно серьезным тоном произнес он, — я вас слушаю.
Словно нашкодивший мальчишка, Рабуин потупил взор.
— О! — протянул Николя. — Чувствую, пора готовиться к худшему. Когда Рабуин прячет глаза, значит, недалеко до беды. Как говорит Катрина, знает кошка, чье мясо съела.
— Она выражается еще более смачно, — заметил Семакгюс.
— Но мы же в приличном обществе…
Рабуин умоляющим взором уставился на хирурга. Сделав большой глоток, Семакгюс, наконец, изволил перейти к делу.
— Знайте же, господин комиссар, когда вы нас покинули, мы решили провести время с пользой. А так как Рабуин не растерял за время путешествия своей сноровки, он убедил нашу птичку заговорить.
— О какой птичке идет речь?
— Разумеется, не о тетереве… Как мы уже сказали, поле оказалось свободным. Николя увез Жоржеля, и увез надолго. А мы этим воспользовались.
— И каким же образом?
— Я уже упомянул про птичку, каковая, отлично смазанная, перестает петь, зато влетает в любые отверстия. Словом, это «соловей», который входит в самые сложные замочные скважины и открывает любые замки.
— Я не хочу даже предполагать, чем вы занимались, — с трудом сдерживая смех, произнес Николя.
— Что ж, не стану вас долее томить: мы проникли в комнату аббата Жоржеля, — единым духом произнес Семакгюс.
Дабы скрыть волнение, он потянул на себя гусиное крылышко, оторвавшееся вместе с добрым куском поджаристой грудки.
— Мэтр Семакгюс, — вымолвил Николя, лукаво глядя на друга, — я спрашиваю себя, да, спрашиваю себя, правильно ли я поступил четырнадцать лет назад, когда вызволил вас из Бастилии? Впрочем, что сделано, то сделано. Довольно ходить вокруг да около. Каков результат?
Облегченно вздохнув, Рабуин вытащил из кармана куртки лист бумаги с наклеенными на него обгоревшими обрывками документа и протянул его комиссару; тот принялся внимательнейшим образом его разглядывать.
