Николя протянул ему руку.
— Простите, шевалье, мою запальчивость. Причиной тому щепетильность, возникшая, когда я неожиданно усомнился в вашей дружбе. Эта же щепетильность явилась причиной моих страхов по поводу вашей участи. Однако если бы вы сумели пролить свет…
— Что ж, придется постараться оправдать свое поведение. Впрочем, я и сам считаю, что оно могло показаться вам странным. Я принадлежу к службе, недавно созданной господином де Сартином… э-э… для обезвреживания интриг иностранных дворов, как в самом королевстве, так и за его пределами.
— Несколько месяцев назад министр намекнул мне на создание подобного рода организации.
[11]
— Используя полицейские методы, эта служба, не являющаяся подразделением полиции, призвана также выявлять заговорщиков среди придворных, которые, как вам известно, иногда действуют на руку нашим врагам. Наша работа ведется в строжайшем секрете, дабы не нарушать ни согласия, ни дружбы, установившейся между нашим двором и рядом дворов иностранных. Особенно осторожно следует вести работу в Австрии, слывущей с некоторых пор нашей доброй союзницей. Поэтому, чтобы не скомпрометировать вас, мне пришлось исчезнуть. На карту были поставлены интересы крайне деликатного дела, а камень, брошенный в паутину, мог слишком сильно раскачать ее.
— Дозвольте задать вам один вопрос.
— С радостью на него отвечу — в пределах возможного.
— Оставив в стороне ваше неожиданное появление, словно призрака оперы, скажите, пытались ли вы, подобно призраку оперы, предупредить меня о грозящей мне опасности?
— Чувствую, чаровница в маске покорила ваше сердце.
— Так это были вы?
— Ваш покорный слуга! Простите меня за такую уловку, но чтобы, не привлекая внимания, приблизиться к кавалеру, проще всего надеть дамское платье.
— Но почему вы написали по-латыни?
— Мне известно, что вы учились у иезуитов… заметьте, это была не какая-нибудь там кухонная латынь, а сам Цицерон!
Семакгюс оказался прав, подумал Николя.
— Что вы хотели сказать этим посланием? Во всех смыслах…
— Всего лишь заставить вас вспомнить об осторожности. Я надеялся, что слывущий бесстрашным комиссар не станет пренебрегать элементарными мерами безопасности. Увы, я оказался неправ!
— Ваше послание нелегко понять. К чему столько загадок?
— Довольно придираться, сударь, хотя, разумеется, события сегодняшнего вечера оправдывают ваши придирки… Представьте себе, что записочка попадает в лапы одного из светских любезников, кои в этой стране с удовольствием подрабатывают шпионажем. Вражеский агент разворачивает послание, и — скажите мне — где бы мы сейчас находились с вашей ясностью?
Сапоги дробно застучали по полу.
— И все же любопытство мое не удовлетворено, а посему, рискуя истощить ваше терпение, я стану терзать вас до тех пор, пока оно не успокоится. Я прекрасно понял первое послание, но вот второе? Моя латынь с ним не справилась. О каких раздорах идет речь? И на какой замок вы намекали?
— На предполагаемую связь нашего аббата с теми, кто при дворе и в королевстве плетут интриги против тех, кого направили сюда. Сартину об этом известно, и он принимает меры.
Николя нисколько не удивился, ибо знал, что министр морского флота, скрывая более или менее успешно ностальгию по временам Шуазеля, пребывал в курсе всего, что затевалось против Тюрго и предложенных им реформ. Более того, строя далеко идущие планы для своей новой службы, необходимой, по его мнению, для спасения страны, он плохо переносил препятствия, возведенные генеральным контролером финансов на пути его постоянных просьб о кредитах. К тому же противодействие Тюрго являлось весьма ходовым товаром. Желая смирить быстро нараставшее раздражение шевалье, Николя рассказал ему о результатах обыска комнаты Жоржеля.
— Вот, что я вам говорил! — немного поразмыслив, воскликнул Ластир. — Заяц испугался. Он понял, что, играя с нами в прятки, он выдал свои истинные намерения! Все проясняется.
Николя же, напротив, казалось, что все запуталось еще больше. Неожиданно он сообразил, что Ластир по-прежнему принимает фальшивого Жоржеля за настоящего.
— Дичь замела следы, — с улыбкой заявил он. — Это не аббат скрестил со мной шпагу. Вы, как поначалу и я, изначально перепутали лошадей.
Ластир не сумел скрыть своего удивления.
— Вы в этом уверены? Значит, вы потеряли след, а так как он только что покинул Вену… Однако… Но он же точно вышел из гостиницы! Я следовал за ним как тень, ни на минуту не упуская его из виду.
— Значит, это был его брат! Уверяю вас, нападавший на меня не имел ничего общего с нашим аббатом из дипломатической канцелярии. Что ж, будем надеяться, что Семакгюс узнал настоящего аббата и проследил за ним. Это наш последний шанс.
— О чем это вы, маркиз?
Сообразив — не без некоторого злорадства, — что шевалье по-прежнему считал, что они действовали по плану, принятому до его исчезновения, Николя счел нужным поведать ему о вновь выработанной стратегии. Выслушав его, шевалье умолк и надолго задумался.
— Что ж, — наконец произнес он, — тогда, действительно, ничего не остается, как ожидать возвращения наших друзей.
Воцарилась тишина; каждый думал о том, какими еще соображениями не поделился с ним его собеседник. Вытащив трубку, Ластир протянул ноги, положил их на скамеечку и, запрокинув голову, с видимым наслаждением стал пускать колечки дыма. Николя чувствовал себя отвратительно: дурному настроению у него всегда сопутствовали недомогания. Чувствуя, что нервы его напряжены до крайности, он попытался выстроить логическую цепочку событий, однако каждый новый вопрос порождал целый ряд гипотез, неуклонно возвращавших его к отправной точке его размышлений. От бессилия вопросы множились, а мыслительный процесс становился крайне мучительным; вдобавок усталость от пережитых событий с каждой минутой давила на него со все большей силой.
Разумеется, если шевалье действительно принадлежит к тайной службе Сартина, значит, его первейшим долгом является сохранение тайны. Однако комиссар и сам принадлежал к числу посвященных… и все же… Тут он кстати вспомнил, что Сартин всегда скупо делился сведениями. Даже от близких к нему людей, среди которых числился и Николя, он с очевидным удовольствием скрывал то, что известно ему одному. Он всегда приберегал часть секретных сведений для себя лично, чтобы в нужную для него минуту воспользоваться ими к своей выгоде или для пользы дела.
Также его немало удивила дискуссия с Ластиром, превратившаяся в своеобразный поединок, разумеется, словесный, но от этого не менее острый, ибо из-под маски вежливости то и дело выглядывало лицо человека, обуреваемого яростными страстями. Теперь вместо легкомысленного вояки Николя видел в шевалье человека действия, исполненного решимости и холодного расчета. Он судил об этом по тому способу, каким он спас ему жизнь, умчав от возможных преследователей. Подумав еще немного, он решил, что его сомнения относительно шевалье проистекают оттого, что он, к собственному стыду, с самого начала не разглядел его истинного характера, совершив тем самым огромную ошибку; привыкший во всем доверять своей интуиции, он сделал выводы на основании внешности… Тем не менее он решил, что так как первое впечатление чаще всего бывает самым правильным, надо бы поразмыслить над ним как следует. А пока придется согласиться с тем, что с самого начала Ластир настолько успешно изображал человека недалекого, едва ли не дурака, приспособив и внешность, и манеры к этому образу, что никому в голову не пришло усомниться в его фальши.
