— Мне поручили предоставить в ваше распоряжение каюту и камбуз, если вам нужно пожить здесь в их отсутствие.
— Я действительно хотел бы переночевать у вас, ибо завтра рассчитываю принять участие в охоте его величества. А сейчас я еду во дворец и, возможно, вернусь очень поздно.
— Вы будете ужинать здесь?
— Нет, в Версале. Не беспокойтесь из-за меня. Только один вопрос. Из Вены я отправил мадемуазель д’Арране письмо. Не знаете ли вы, она его получила?
— Думаю, что это оно. Какой-то субъект, в тюрбане, похожий на турка, проезжал вчера мимо и передал его. Отличный у него был скакун, горячий. Передал мне письмо и попросил как можно скорее доставить его мадемуазель. Ну а я его сохранил. Если я отправлю его в Анжу, то, пожалуй, она сама быстрее вернется, нежели оно туда прибудет.
— Откуда вы знаете, что это письмо от меня?
— Точно, от вас. Я узнал печать с вашим гербом. Как бы ни было располосовано мое лицо, глаза еще способны отличить корвет от фрегата!
Николя протянул ему несколько луидоров, и бывший моряк, удовлетворенно крякнув, сунул их в карман.
— Услужить вам для меня великая честь. До вечера.
Прибыв во дворец, комиссар попросил конюха позаботиться о своей лошади, которая с великим неудовольствием взирала, как удаляется ее всадник. Конюх, давний знакомец Николя, подтвердил, что народ в Версале ожесточен, и беспорядки могут начаться в любую минуту; особенно следует опасаться волнений завтра, во время рынка. Добравшись до особняка Министерства иностранных дел, он отправился с отчетом к господину де Вержену. Его немедленно проводили к министру. Тот, не переставая писать, выслушал Николя, периодически подтверждая свой интерес легким мычанием и беглыми взорами, устремленными на докладчика. При имени Жоржеля он так разгневался, что принялся постукивать ладонью по откидной столешнице своего бюро.
— Человек без стыда и совести! Представьте себе, он имел дерзость просить у меня аудиенции. Я его не принял. Я намерен обойтись без его услуг. Раз он не соглашается признать наши решения, то есть решения короля, мы вправе….
Он посмотрел на комиссара, и во взоре его запрыгала смешинка.
— …превратить его в заговорщика и конспиратора, плетущего злые козни. Для этого надобно сделать всего один шаг, и я мог бы его сделать; но не сделаю. Ваше воображение заблуждается. Захваченные нами бумаги являются всего лишь разрозненными страницами легкомысленных писем, рукописными новостями, которыми обменивались несколько остроумцев, полагающих себя важными персонами. Что же касается покушения, коего вы столь удачно избежали благодаря шевалье де Ластиру, занесите его в дебет австрийских шпионских служб.
Гораздо больший интерес Вержен проявил к рассказу о встрече с Марией Терезией. С присущей ему выразительностью, всегда восхищавшей его собеседников, Николя рассказал о своих впечатлениях.
— Мария Терезия, бесспорно, заслуживает той блестящей репутации, которой она пользуется в Европе. Как никто иной, она обладает удивительным талантом покорять сердца надолго и навсегда. Подданные любят ее и, несмотря на критические высказывания в адрес своей повелительницы, искренне ей преданы. Она столь энергична и трудолюбива, что даже во время прогулок читает записки министров. Ежедневно в течение трех или четырех часов она дает аудиенции, куда допускаются все без исключения. Во время этих аудиенций она рассматривает любые дела, собственноручно раздает милостыню, выслушивает жалобы, претензии, проекты… и отчеты шпионов. Она задает вопросы, отвечает, советует, сглаживает углы и улаживает дела. К недостаткам же ее относится склонность к сплетням, а также поистине неистовое желание привязать жен к своим мужьям, что часто производит обратное действие. Стоит ей только намекнуть, что та или иная женщина склонна к галантным похождениям, она немедленно сообщает об этом ее мужу, внося тем самым в семью не мир, но раздор.
— А каковы ее отношения с сыном?
— С виду прекрасные; но она ревнует его к власти, ибо не намерена ни с кем ее делить. После смерти супруга она завела разговор о том, чтобы покинуть престол и передать бразды правления в руки сына. Но ее страсть к господству оказалась сильнее, и она больше не возвращается к мысли, рожденной в горестные минуты траура. Говорят, она дорожит союзом с Францией и рассматривает брак дочери как средство укрепить сей союз и обеспечить его стабильность.
— Прекрасно! Но где секретные депеши нашего посла? Вам удалось их провезти? Каким образом вы это сделали?
Когда Николя поведал ему о своей системе, министр ему не поверил. Встав из-за стола, Вержен позвонил; тотчас появился секретарь и, заточив перо, приготовился писать. В течение почти трех четвертей часа он записывал текст под монотонную диктовку Николя.
— «…общество обвиняет императора в том, что тот решил разом отобрать у землевладельцев власть над крестьянами. При этом все единодушно утверждают, что императрица хотела оставить все по-старому, а новшества, даже продиктованные соображениями человечности и справедливости, вводить постепенно и не сразу. Во всяком случае, при настоящем положения вещей Богемии угрожает повальная эмиграция ее жителей в Пруссию, что пойдет на пользу прусскому королю. Постоянное состояние войны между крестьянами и землевладельцами может сделать эмиграцию долговременной, нанеся тем самым большой ущерб Богемии и предоставив столь же большой выигрыш Силезии, принадлежащей Пруссии». Это все, сударь.
— Господин маркиз, — в восторге воскликнул Вержен, — никогда бы не поверил… Вашей системе надо обучать наших дипломатов!
Схватив записи, он вернулся в кресло и погрузился в изучение документов. Аудиенция окончилась, и Николя удалился.
Его вторая аудиенция у Вержена оставила после себя неприятный привкус. Из его доклада министр обратил внимание только на то, что затрагивало непосредственно интересы его министерства. Тут же Николя отругал себя за испытанное разочарование. Имея возможность много лет наблюдать за государственными людьми, он убедился, что из тысячи забот, их одолевавших, первейшей являлась забота о сохранении своей должности и положения. Вынужденный переходить от одной темы к другой, не имея возможности углубиться ни в одну из них, министр нередко не понимал сути дел. Без сомнения, точно так же действовал он и сегодня; для него, долгое время пребывавшего с дипломатической миссией вдали от двора, комиссар Ле Флок, каким бы известным он ни был, являлся всего лишь курьером, а потому ему не следовало рассуждать о материях, не входящих в его компетенцию. Способность комиссара распутывать сложные интриги и раскрывать загадочные преступления никак не давала ему права иметь свое мнение относительно вопросов, касавшихся всего королевства. При дворе не место сомнению и скептицизму, тем более по отношению к сильным мира сего.
Николя направился на поиски Сартина: по утрам тот работал в особняке, где размещалось Морское министерство, а после полудня отправлялся во дворец. Он надеялся, что бывший начальник полиции, более осведомленный о происках иностранных держав, должным образом воспримет привезенные новости и сумеет сделать из них необходимые выводы.
