— Пожалуй, в Китае. Но, заметьте, я не могу сказать с уверенностью!
— Я покажу кусочек моему портному, мэтру Вашону. Хлопчатобумажные чулки, пара башмаков без пряжек. Похоже, в карманах нет ничего, кроме носового платка из тончайшего батиста. Не может ли этот платок принадлежать даме?
Он передал платок Бурдо.
— Вполне возможно, но инициалов нет. Больше ничего?
— Абсолютно. И это странно.
— Значит, — продолжил инспектор, пытаясь поставить себя на место того, кто сделал все, чтобы воспрепятствовать опознанию жертвы, — придется искать опознавательные знаки на теле.
— Вы правы. Что ж господа, теперь ваша очередь. Быть может, труп окажется более красноречивым?
Непроизвольным жестом Николя повернул портрет лицом к стене: ему не хотелось, чтобы изображенный на нем живой человек видел, какому надругательству подвергнут его мертвое тело. Он отметил, что подпись Лавале поставил на обороте. Вынув из кармана узорчатую золотую табакерку, некогда подаренную ему графиней дю Барри, он по привычке вздохнул, глядя на украшавший крышку портрет покойного короля, взял понюшку и принялся долго и с удовольствием чихать.
После ритуального спора с Сансоном, кому рассказывать первым, Семакгюс торжественным тоном начал:
— Труп мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет… Тело лежало лицом вниз, хотя с той стороны на трупе не обнаружено ни единой царапины.
— Простите, друг мой, — кротко произнес Сансон, — тем не менее мы обязаны отметить вот это…
Подойдя к телу и склонившись над его бледным челом, он снял с него несколько вдавившихся в кожу крошечных камешков.
— …да, вот это! Я могу объяснить сей факт только тем, что после падения тело перевернули. Судя по словам Бурдо, успевшего до вашего прихода описать нам место преступления, веревка, свитая из простыней, разорвалась и жертва под собственной тяжестью упала на землю спиной, лицом вверх. Повреждения, повлекшие за собой смерть, могли появиться только при таком падении и…
— Полностью с вами согласен, — произнес Семакгюс, уязвленный, что сам не придал значения этой мелочи. — У вас, поистине, глаз ботаника, всегда готовый выискать редкое растение; приглашаю вас вместе со мной составлять гербарий.
Снова склонившись над телом, он, бормоча себе под нос, легонько постучал по его левому плечу; присутствующие немедленно придвинулись поближе, желая уловить рассуждения корабельного хирурга.
— Именно то, что я и подозревал… Это не оборванец… он явно заботился о своем теле… Его привили против оспы, а значит, он точно не принадлежал к простонародью.
— Еще бы, — хмуро отозвался Бурдо, — простые люди пусть себе умирают от оспы, никому до этого и дела нет!
— Несчастные короли тоже, — прошептал Николя. — А народ даже не думает оплакивать их смерть!
— По наличию прививки мы можем приблизительно установить его возраст, — продолжил Семакгюс, не обращая внимания на перепалку друзей. — Знаете ли вы, что в конце шестидесятых из-за страха перед эпидемией в королевстве надолго запретили прививки? О, человеческая глупость! Впрочем…
— Что «впрочем»? — поинтересовался Николя.
— …прививка может свидетельствовать о том, что он не является подданным нашего короля, а прибыл к нам из-за границы.
— А еще может статься, — самоуверенно вставил Бурдо, — что прививку ему сделали после снятия запрета.
Хирург бодро шлепнул отметину на плече.
— Друг мой, отметина давняя, а значит, прививку ему сделали в детском возрасте.
Николя лихорадочно делал заметки в черной записной книжке. Дальнейший осмотр продолжался в полной тишине. Когда тело перевернули, взорам их явился темный синеватый кожный покров с черными трупными пятнами — следами кровоизлияний, как объяснил Сансон. Внезапно в голову комиссара пришла некая мысль; заново перетряхнув одежду покойного, он что-то обнаружил, но не стал никому показывать, видимо, не желая сообщать о своих подозрениях раньше, чем анатомы подкрепят их своими выводами или, напротив, опровергнут.
Хирург, вооружившись губкой, аккуратно отчистил шею, освободив ее от слипшихся от крови волос. Николя, видевший перед собой только две согбенные спины, с трудом разбирал сдавленный шепот анатомов. Неожиданно он вспомнил двух воронов, увиденных им в далеком детстве на ухабистой дороге неподалеку от замка Ранрей: своими острыми клювами вороны раздирали несчастного сбежавшего из садка кролика. Наконец Семакгюс выпрямился, отошел от стола и широким шагом заходил по мертвецкой. Сансон, тоже выпрямившись, смотрел на него бесстрастным взором.
— Боюсь, у нас возникли вопросы, которые пока не имеют ответов. Мы не знаем, выпал этот человек из окна живым или уже мертвым. Если он был жив, то добровольно ли он вылез в окно, надеясь спуститься вниз, или его оттуда выбросили?
Семакгюс кивнул, поддерживая товарища.
— Дорогой Сансон, позвольте мне продолжить ваши рассуждения. Если в момент падения жертва была мертва, надо искать причины ее смерти: следы удушения, раны, оставленные колющим или режущим орудием, отверстия от пуль. Тогда можно сказать, что именно эти повреждения повлекли за собой смерть.
— А что в нашем случае? — спросил Николя.
— Когда жертва еще жива, можно обнаружить признаки внутренних повреждений, или, как в нашем случае, ожоги, ссадины и волдыри, возникающие по причине нагревания в руках веревки при скольжении. Природа этих ран, величина, численность и тяжесть зависят от высоты падения и твердости почвы.
— Еще одна сложность, — промолвил Сансон. — Если в момент падения человек был жив, как можем мы утверждать, что это убийство? Может, он решил покончить с собой, а может, глянув вниз, у него закружилась голова, и он выпустил из рук веревку. Или же он был подвержен сердечным приступам.
— К тому же, — дополнил Семакгюс, — падал он явно недолго, ибо выражение лица его не успело измениться, на нем нет отражения ужаса, какое, к примеру, бывает у тех, кто сорвался в пропасть.
Не видя конца рассуждениям анатомов, Николя обернулся и с удовлетворением отметил, что усиленно дымивший трубкой Бурдо также проявляет признаки нетерпения. Тогда, улыбаясь как можно ласковее, дабы реплика его не вызвала обиду, он произнес:
— Мне кажется, вы оба указали нам множество окольных путей и тропинок, все дальше уводящих нас от ожидаемых ответов. Но не перешли ли вы в запале на почву неуверенности и незнания?
— Ну вы и хитрец, — расхохотался Семакгюс. — Посмотрите на этого ученика ваннских иезуитов: он никогда не высказывается напрямую, а за его приторной любезностью кроется вполне определенный намек!
— Дело в том, — безмятежным тоном произнес Сансон, — что наша наука не терпит, чтобы ею управляли. Ее нельзя вести за собой на веревочке, скорее уж она поведет нас за собой. А факты таковы…
— Ну и где эти факты? — проворчал Бурдо. — Вы рассматриваете тело, вертите его во все стороны, сгибаете и разгибаете, а толку-то?
