— Ты считаешь, он сказал брату, что ему нужен фосфор для театральных масок?
— Да! А на самом деле он нашел ему иное применение.
Бурдо вздохнул.
— Что будем делать?
— Тот, кого мы преследуем, знает о нас больше, чем мы о нем, и вдобавок в его власти находится Эме. Поэтому велим нашим людям вести наблюдение за его домом.
— Он вряд ли дерзнет туда вернуться!
— Согласен. Но не будем пренебрегать ни единой возможностью.
— На что он теперь надеется?
— Не знаю. У него на руках козырь, позволяющий ему начать торг.
— Шантаж?
— Возможно. Больше всего я боюсь, что он начнет действовать за пределами логики. Все говорит за то, что мы имеем дело со взбесившимся чудовищем. Значит, искать объяснения его поступкам не имеет смысла.
Триборт встретил сыщиков на пороге. Он успел подготовить комнату для Бурдо. Чувствуя смертельную усталость, Николя отправился к себе и рухнул на кровать. Подушка его еще хранила легкий запах жасмина, и он прижался к ней, пытаясь сдержать рыдания. Потом он долго лежал с открытыми глазами и погружался в пучину отчаяния, ибо не мог найти ни единой зацепки для надежды.
XII ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЛИЗНЕЦОВ
Так вот, преступления сии задуманы не человеком и не существом разумным […], они суть порожденье наигнуснейших козней.
Гермес Трисмегист
Пятница, 14 августа 1778 года.
Всю ночь вокруг дома Бальбо царила тишина. Николя велел отвезти себя в Версаль, где наедине поговорил с Сартином. Потрясенный, министр заставил его подробно изложить, какие приняты меры, и предложил отправить курьера в Брест к адмиралу д’Арране. Он полагал, что нельзя держать в неведении отца Эме.
Бездействие угнетало Николя, и он отправился бродить по опустевшим аллеям парка. Усевшись на траву вблизи боскета Жирандоль, он упивался резким ароматом самшита. Мозаика улик по-прежнему не складывались в единую картину, и он попытался проанализировать их заново. Ему казалось, что причина первого убийства ясна. Подозрение, павшее на Ламора, несомненно, обеспокоило Ренара и неизвестного. Они поняли, что следствие вскоре доберется до них. То же самое можно сказать и о жестоком убийстве малыша д’Асси: его связь, деловая или иного характера, с инспектором Ренаром могла оказаться опасной, и его пришлось устранить. Но стоило задуматься об убийстве инспектора, как его интуиция заходила в тупик. Во всех возможных версиях оба оставшихся в живых заговорщика, причастные к краже универсального ключа, были не только полезны, но и необходимы друг другу. Неужели между ними произошла ссора, заставившая неизвестного избавиться от Ренара? Но почему они поссорились? А может, как робко шепчет ему интуиция, причиной явилась жена Ренара, кастелянша королевы? Со стороны принцев помощи ожидать нечего. Ренар, скорее всего, играл роль посредника между неизвестным, Шартром и Провансом, однако последний предусмотрительно вышел из игры.
Ничего не оставалось, как снова прибегнуть к рутинным полицейским мерам: дать поручения осведомителям и регулярно выслушивать их доклады, установить наблюдение за всеми одиноко стоящими домами вокруг королевской столицы, выяснить, откуда взялись жестяные бутыли и ремни, и расспросить тех немногих, кто в Париже торгует химическими приборами, необходимыми для превращения урины в фосфор. Если сегодня ничего не случится, завтра он уедет в Париж и начнет новую кропотливую работу. Он плохо переносит бездействие, а работа, без сомнения, заставит его забыть страшные картины, что всплывают у него в памяти, и ему никак не удается прогнать их. Но сейчас он чувствовал настоятельную потребность забыться и перестать думать о работе.
Суббота, 15 августа 1778 года.
Отдав последние указания Бурдо и организовав цепочку из агентов для быстрой передачи срочных новостей, он ранним утром выехал со двора дома д’Арране. На большой дороге Резвушка радостно забила копытом: в утренние часы воздух был еще относительно свеж. Задумавшись, Николя предоставил лошади самой выбирать, какой аллюр ей сейчас подходит.
В доме на улице Монмартр его встретили радостно, как всегда встречали после продолжительного отсутствия, державшего всех в тревожном напряжении. Но стоило ему сообщить о похищении Эме д’Арране, радости как не бывало. К всеобщей печали присоединился и приехавший в гости Семакгюс.
Войдя в гостиную Ноблекура и увидев спящего рядом с Сирюсом Плутона, на спине которого устроилась подремать Мушетта, Николя удивился и обрадовался. Словно крошечный Давид, восседающий на Голиафе, кошечка при виде Николя торжествующе замяукала, стараясь привлечь внимание хозяина, довольного воцарением мира. Впрочем, в доме, где властвовали доброта и взаимопонимание, иначе и быть не могло.
— Бедняжка Эме! — с жалостью воскликнул Ноблекур. — Как-то она перенесет это испытание!
Николя изложил свои соображения относительно двух братьев, похожих, судя по рисунку Сент-Обена, друг на друга как две капли воды, что позволяло одному добровольно или невольно делать алиби другому. Говоря об убийце, он вновь высказал опасения, как бы тот не оказался безумцем, ибо, судя по постоянным провокациям, его отличала неуемная гордыня и абсолютная уверенность в полной своей безнаказанности.
— Да, — задумчиво произнес Семакгюс, — это хуже всего.
— На что он надеется, совершив столь неожиданный поступок? Он сжигает за собой мосты. Что он задумал?
— Ноблекур, вы долгое время исполняли обязанности прокурора. Не припомните ли вы случаев, способных помочь нам разобраться в нынешних преступлениях?
Почтенный магистрат хлопнул ладонью по подлокотнику кресла.
— Надо вам сказать, недавно я перечитывал «Близнецов» Плавта. Поразительный пример того, какие недоразумения может повлечь за собой полное сходства двух братьев! Что же касается ответа на ваш вопрос, то я вспоминаю служанку, обвиненную в убийстве пятерых грудных младенцев, которых ей, одного за другим, поручали нянчить. Расследование велось со всей строгостью, ибо в те времена полицию обвиняли в похищении детей. Возбужденный народ вспыхивал, словно сухой мох, вынуждая власти отвечать жесткими полицейскими мерами. Наконец эмоции отошли в сторону, и выяснилось, что когда этой женщине было двадцать лет, кормилица уронила ее первенца, и он умер. В повседневной жизни женщина осталась такой же неприметной, как и ее товарки, но при виде младенца становилась словно одержимая, и в ней пробуждалось желание убивать. На месте ее преступлений оставались следы, причем довольно броские, но, к сожалению, ваши предшественники их не замечали. И она решила, что если будет привлекать внимание правосудия к своим преступлениям, то сумеет избежать его карающей руки. Хотя мне кажется, что, сама того не понимая, она хотела, чтобы ее разоблачили. Можем ли мы сделать из этого выводы?
— Разумеется, и не один, — воскликнул Семакгюс. — Вы предложили нашему вниманию историю, поучительную во многих отношениях. Во-первых, причиной одержимости часто является некое событие. Во-вторых, преступления, совершенные в состоянии одержимости, часто похожи на месть ненавистному обществу, позволившему произойти трагическому для преступника событию, а также завуалированное желание понести наказание.
