Устин низко-низко опустил голову - видать, по наитию оберегался от архаровского взгляда.
Архаров же соображал так - коли Мамонов не путает, а он не путает, кошель возле мертвого приказчика семеновцы подобрали в ночь, последовавшую за тем днем, когда были розданы три меченых рубля, розданы наобум лазаря, лишь потому, что подозрительность архаровская так присоветовала. И, раз они все в ту ночь сошлись у косого Арсеньича, то те, кто их туда притащил, должны были встретиться!
– Взял ты, стало быть провианту - а на рубль ты мог его взять немало. И куда-то ты его поволок, и спрятал, а потом… потом ты отправился в свой домишко… где у тебя жил приятель твой… Митька…
Архаров говорил наугад. И следил - не отзовется ли что на Устиновом лице.
– А Митьки-то и не было, один красный крест на воротах…
– Не мучайте меня, ваша милость, для чего вы меня мучаете? - спросил Устин. - Как если бы не знали, что с Митенькой…
Архарову сделалось неловко.
Хотя он уже умственно отказался от мысли, будто Устин и Митька выследили митрополита, натравили на него толпу (а как все получалось складно!), приложили руку к убийству и, выследив, унесли сундук, или же спрятали где-то в Донском монастыре, сейчас он окончательно понял - Устин меньше всего на свете способен думать о деньгах. Он, скорее всего, мечтал именно о всемирной свече перед образом, о том, как ее будут отливать, украшать узорами, расписывать, окладывать сусальным золотом, как ее крестным ходом понесут к Варварским воротам, как водрузят и зажгут - и как свершится чудо, грянет с небес гром, рухнет море ослепительно белого света, всех затопит, а звонкий и нежный голос Богородицы известит об окончании мора. Для него это было столь же естественным завершением беды, как для Архарова - смена караула в Зимнем.
– Для чего ты его привязал? - вдруг спросил Архаров.
– Убежать порывался… а он же - как дитя…
– И ты все это время держал его у себя связанным?
– Да… кормил…
– И что бы с ним стряслось, кабы убежал?
На этот вопрос Архаров не получил ответа.
– У зачумленных бы что-то взял, в зачумленный дом забрался?
– Да…
– Настолько с ума сбрел?
Архарову показалось странным, что блаженный, которого приходится привязывать, затеял сбор денег на свечу, да еще столь успешно, что пришлось вмешиваться митрополиту. Но он ощущал желание Устина упорствовать в своем и решил до поры не противоречить.
– Ну, царствие ему небесное, - сказал Архаров, и тут Устин поднял голову, их глаза встретились. Что-то было в архаровском простом пожелании такое - на что отозвалась Устинова душа.
– Да, - мечтательно сказал Устин, - воистину так. Пострадал при жизни, а там - царствие небесное.
– И ты бы того хотел?
– Да… чего же лучше?…
Архаров чуть было не брякнул Устину, что он проболтался, но вовремя опомнился. Устин не просто так желал пострадать - а за некий грех, связанный с убийством митрополита. И тут следовало разбираться бережно.
– Так ты бы рассказал мне, кого ты видел у косого Арсеньича, - попросил Архаров. - Как там все было, как торговля шла, когда те молодцы ввалились…
Устин задумался.
– Я там кругом виноват, - вдруг признался он. - Я за владыку хочу ответ держать, а не за то…
– И будешь держать ответ за владыку, - успокоил Архаров. - Я уж позабочусь. За что вздумал пострадать - за то и пострадаешь. Говори, Устин, видишь - мы тут вдвоем, никто в уголку не пишет…
– Я нашел рубль, сперва выбросить хотел. Думал - искушение сатанинское. Потом подумал - мне же Митеньку кормить, а пока сидели взаперти, все до крошки подъели. Дай, думаю, куплю у Арсеньича, он старик добрый, богомольный, он меня знает… дай, думаю, хоть пшена куплю. А пока шел к нему, надумал, что надо нам с Митенькой в другое место перебираться. Тут… тут не житье… Дай, думаю, куплю пшена, гречневых круп, да тут же и отнесу к матушке крестной. Я там, в обители, под ее крылышком возрос, все закоулочки знаю. Найду там, где приютиться, меня не погонят. И Митеньку туда приведу, матушки за ним приглядят, молиться за него будут, ему, знаете, больше всего праведная молитва была нужна, а моя-то не праведная…
– Да, - согласился Архаров. - Теперь вижу, что ты ему истинный товарищ.
– Какой товарищ, коли я его погубил?
Архаров испугался, что сейчас снова начнется покаяние.
– К тебе батюшку пришлют, чтобы ты исповедался в грехах, а я не батюшка. Ты мне про Арсеньича.
– Лавка у них на Маросейке заперта стоит, окна заложены от фабричных, а я знаю, как со двора в подвал спускаться, а черед подвал выходить наверх. Пришел к Арсеньичу, а у него человек, с виду черен, нерусский, выговор такой, такой… неправославный… может статься, католик, француз… Но Арсеньич его привечает, он у Арсеньича рыбу сушеную берет, снетков, что в щи кладут, лещей, еще чего-то набрал, я не смотрел… а Арсеньич сам впускает и выпускает, дверь на засов закладывает. И он задержался, уходить стал, когда я деньги достал. Арсеньич и не стал провожать через подвал. Тут они и ввалились!
– Кто?
– Налетчики! Тут же стали припасы в мешки кидать, Арсеньича - в зубы, он упал, я тоже упал, зажмурился, верно, стал молитву творить… Потом меня за плечо трясти стали. Вставай, говорят. Я встал, мне тут мешок на плечо взвалили, тащить велели… погнали с тем мешком куда-то, а мешок тяжелый, твердый, углы врезаются… я дороги не вижу, плачу, думаю - пропал я, и Митенька мой пропал… Бегом гнали, гнали, в дом привели. Там до чумы, видать, вельможа жил. Сюда, говорят, его сваливай. Я мешок свалил, стою, что делать - не знаю, опять молитвы творить стал. А они кричал, ругаются срамными словами, ничего не понять. Тут меня Господь умудрил - спрятался я. Задом, задом оттуда - в комнату какую-то попал, под кровать заполз, думаю - авось пронесет, милостив Господь.
– И долго ты там лежал?
– Долго. Тихо стало. Ну, думаю, с Божьей помощью буду выбираться… А они… Они у окон, с ружьями. Коли кто подойдет - стрелять хотят… затаились с ружьями и ждут…
– И как же ты выбрался?
– А на другую ночь. Уже не до припасов было. Я как осиновый листок дрожал.
– Они тебя не искали?
– Сперва кричали, да я побоялся вылезать. Потом, видать, решили, что я утек, а я тогда утекать побоялся. А другой ночью уже как пес, на четвереньках через двор пробирался.
– Что же они не на фуре провиант везли, а тебя заместо вьючной скотины взяли? - полюбопытствовал Архаров.
– Так фура-то была, за углом стояла! Там солдаты ехали, встали, и до фуры было не дойти.
– Вот теперь все сходится, - подытожил Архаров. - Арсеньич, хозяйское добро спасая, схватил кошель с выручкой и кинулся бежать. Когда до наших добежал - рухнул. Такое случается, когда сердце изношенное. А было это между лавкой и местом, где фура стояла. Разумно я рассуждаю, а, Устин Петров?
