Вранье, вранье сгубило всё хорошее, что привиделось вдруг Аленке. Быть бы ей купчихой, хоть и не суконной или гостиной, а черной сотни, вести бы богатое хозяйство да растить бы дитятко, да за широкой спиной мужа — не баловника, не пьянюшки, хоть и пожилого, да жене цену знающего… чего бы лучше-то?..
Так нет же!
— И хозяйка в доме нужна. Афимью-то мы несмышленой взяли, моя покойница Маша и поучить не успела. Да уж пусть ее — родила бы только наследника! А ты, коли у Иннокентьевны выучку прошла, управишься, что по дому, что по мастерским. Я не жадный — коли будешь в дом нести, а не из дома, то и на торг с пустым кошельком не отпущу. И в храм Божий, и на богомолье — не хуже боярыни поедешь. Каптана у меня стоит, от Маши осталась, — бархатом для тебя велел бы обить! Мы, Кардашовы, промышленники ведомые, нам жен на нищий лад водить негоже.
Сил не было слушать это!
Встала Аленка.
— Неладно мне что-то…
— Ну, поди, поди… — отпустил купец. — Приляг, подремли. А то в сад с Афимьюшкой ступайте. Дорожки, чай, уж просохли.
До сада она, однако, не дошла, и слава богу, не то пришлось бы давать милой Афимьюшке полный отчет — о чем со свекром беседовали. Все ведь видели — для беседы с глазу на глаз в горницу увел. Как же подружке не рассказать? Обида выйдет…
Перехватила Аленку Параша.
— К Даниле Карпычу ступай! Сердится! Ишь, старый колдун! Ты с ним поосторожнее — не то такого на тебя напустит!..
В невеселых мыслях явилась Аленка в чуланчик.
Дед сурово глянул на нее из-под сдвинутых бровей.
— Покорства в тебе нет, вот что, — заметил он. — Не дозваться.
— Кроме меня позвать, что ли, некого было? — огрызнулась Аленка.
— Тебя хотел. У тебя рука легкая.
— На кой те, дед Карпыч, моя рука?
— Кровь мне надо сбросить, — хмуро сказал дед. — Ну-ка, возьмись…
— Да я не умею, — пролепетала Аленка.
— Выучишься.
— Разве более попросить некого?
— Ты управишься. За мисой сходи. Мокрую вехотку прихвати. Научу. И Степана кликни — пусть меня толком усадит.
Аленка, идя за широкой мисой, увидела не Степана, а бездельника и охальника Афоньку. Стоял он в сенях у дверного косяка, а Параша — в горнице, вроде бы и не вместе, однако беседу вели развеселую. Аленка со всей строгостью на Афоньку налетела и в чуланчик его послала — деда обихаживать.
— Туда его, негодника! — захлебываясь смехом, шепнула ей в ухо Параша. — На покаяние!..
Вернувшись с мисой и мокрой вехоткой, Аленка столкнулась с Афонькой, удирающим из чуланчика. Видно, досталось ему от деда.
Карпыч сидел, сильно наклонившись вперед — поясница не держала.
— Задери мне рубаху, девка, — велел дед. — Нет, погоди. Тащи из-под лавки укладку. Там две — ту, что больше.
Аленка вытащила, открыла и, по дедову указанию, вытащила полый коровий рог. Рядом нашла и ножик с коротким лезвием.
— Этого довольно. Кровь мне отворишь на спине, возле лопатки. Рог на разрез наложишь, острый кончик в рот возьмешь и потянешь…
— Да ну тебя, дед! Не могу! — Аленка даже шарахнулась от него. — Ведь я с чревом! Скину вот через тебя…
— Не скинешь. Ну? Долго мне ждать? Аль сыну сказать?
Петра Данилыча Аленка таки побаивалась. Сердить его не хотела — а ну как, при всех своих замыслах, отца не ослушается, возьмет, кинет в сани и повезет прямой дорогой на Москву, к купчихе Калашниковой? Впрочем, хитромудрый его замысел — выдать Федькино дитя за калашниковское — тоже вгонял Аленку в ужас. Однако тот обман был еще впереди, замышлялся на осень, до того времени много воды бы утекло, глядишь — что и придумалось бы…
Взяла она ножик, поднесла к широкой и костлявой дедовой спине, нажала — и никакой крови не было.
— Ты резани! Раз — и готово! — велел дед. — Поглубже! Что ты там пилишь? Я те не сосна! Давай, с божьей помощью…
Разозлившись, Аленка ткнула ножом, проколола кожу, сразу же нож выскочил из рук и упал на пол. Тонкая темная струйка поползла по спине.
Широким концом рога с ровно обрезанным краем Аленка быстро накрыла разрез.
— Теперь отсасывай! Чтобы полный рожок крови, — распоряжался дед. — И в мису ее!
Аленка покорилась — и чуть дурно ей не стало, до того боялась, что кровь губ коснется.
Довольно ловко отняла она рог от дедовой спины и, зажимая пальцем дырочку на остром конце, выплеснула кровь в мису. На ранку шлепнула мокрую вехотку.
— Слава те господи. Теперь полегчает, — сказал Карпыч. — Ты запомни — кровь кидают, коли ноги отнялись, коли голова болит, коли плоть нарывами пошла. И та кровь, что выходит, — она дурная. Ну-ка, скинь мне еще рожок. Не бойся. Говорил же тебе, у тебя рука легкая. Ну-ка, благословясь…
Аленка, без прежнего страха, отсосала коровьим рогом еще столько же.
— Вот теперь довольно.
— Так я, дедушка, пойду, благословясь?
— Нет, еще побудь.
Аленка помогла деду лечь, сама присела рядом.
Он молчал, углубившись в свои думы.
— Дед, а дед, ну, скажи, Христа ради, для чего я тут сейчас сижу? — спросила Аленка, вложив в голосок такую жалостность, что саму чуть слеза не прошибла.
— А ты молитвы тверди, — посоветовал дед. — Вот как я. Давай-ка вместе и помолимся…
От цинги он ее всё же вылечил, язык во рту двигался шустро, как сукровицу подтирать — Аленка и не вспоминала. И язвы цинготные на ногах давно затянулись.
— Ты, дедушка, в Кремле бывал? В Успенском соборе?
— Доводилось.
— А образ Спаса Златые Власы видел?
— Видывал и всемилостивого Спаса, маливался ему, — подтвердил дед. — То лик суровый, всякий твой грех видит, но и за тебя с сатаной ратует. То — воитель.
— Ему бы помолиться… — безнадежно прошептала Аленка.
— Тебе перед Богородицей свечки ставить нужно, для разрешения от бремени, — сказал дед то, что она и без него ведала.
И так-то заманивал он ее в чуланчик, потчевал травами, учил молитвам, далеко от себя не отпускал. Аленка уж и не знала — Петру Данилычу пожаловаться, что ли? Срок-то всё близился, ей теперь с бабами нужно было сидеть, бабьи советы слушать, не дедову буркотню.
Парашка однажды прямо и без шуток сказала — чем дальше Аленка будет от деда, тем для нее теперь и лучше, потому что Данила Карпыч смолоду вязался с ведунами да ворожеями, сам, как взглянешь, вроде колдуна, и если вдруг обнаружится, что была у него колдовская сила, да на старости лет передал кому-то, она больно дивиться не станет.
Хорошо, выручала Афимьюшка. У самой уж чрево налилось, и хоть месяцев было поменее, чем у Аленки, торчало куда как задорнее. Афимьюшка приходила и, приласкавшись к деду, уводила подружку. В светлице их ждала Параша и другие девки с шитьем. Сбоку на лавочке смирно сидела умная бабка Силишна, которая у всего села детей принимала. Петр Данилыч велел бабку прикармливать и далеко не отпускать — в любой миг пригодиться может.
