Скорее бы Дунюшка приехала!
Три дня назад государь Петр Алексеич увез свою Дуню в Измайлово, а сегодня уж Преображенье… Вроде должны вернуться.
Аленка выбралась наружу, оглянулась — никто, вроде бы, на нее внимания не обратил. И, не отпрашиваясь, выскользнула из горницы.
Она решила заглянуть в столовую и в крестовую палаты — вдруг там бояре уж готовятся государя с Дунюшкой встречать?
Не заметив, что следом за ней крадется и Пелагейка, Аленка переходами понеслась к столовой палате.
Август выдался жаркий — двери, для избавленья от духоты, не запирались. Сквозняк заметно колебал суконные дверные занавески.
Аленка осторожно заглянула в палату и увидела там на лавках вдоль стен осанистых бояр — нужды нет, что правительница Софья присылала сидеть к Петру тех, кто поплоше родом и чином. Они исправно скучали в Преображенском, а случалось — и в Коломенском, всюду, куда переезжала опальная царица с малым семейством. И по любой жаре вносили в царские сени плотный стан в долгополой шубе, закинутую назад голову в горлатной шапке, едва ль не в аршин высотой, прислоняли к стене у скамьи посох с причудливой рукояткой и усаживались на полдня, а то и на целый день с достоинством, пригодным для приема иноземных послов. Вот только на то малое время, что Наталья Кирилловна с сыном и дочкой Натальюшкой проводила зимой в Кремле, делались они как бы пониже ростом, и шубы тоже как бы поменьше места занимали, ибо там, в Кремле, были другие бояре, родом и чином повыше, поделившие промеж себя лучшие куски большого придворного пирога.
В сенях было трое, но, вглядевшись, Аленка обнаружила, что третий — князь Борис Голицын, и что он спит, привалившись к стене, а на коленях имеет большую разложенную книгу. Надо полагать, спал он не с усталости, а с хмеля — эта его добродетель царицыным девкам-мастерицам давно была известна. Хорошо было попасться Борису Алексеичу хмельному в темноватом переходе меж теремами — облапит, обтискает, вольными речами насмешит, алтыном одарит и отпустит с хохотом.
Не задумавшись, почему бы князюшка, вместо того, чтоб пировать в Измайлове, спит себе в Преображенском, Аленка втиснулась в палату и ловко уместилась промеж занавесок.
Бояре же, усевшись вольготно — то есть, поставив на лавки рядом с собой тяжелые шапки и оставшись в одних тафейках на плотно остриженных седых головах, вели втихомолку речи, за которые недолго было бы и спиной ответить, кабы нашлось кому слушать. Голицын же вполне явственно спал.
— А то еще говорят, будто царенок наш — не царского вовсе рода, — сказал с опаской плотный, поперек себя шире, боярин, чей живот с немалым, видно, трудом приходилось умащивать промеж широко расставленных колен. — Ты посмотри — в покоях чинно не посидит, уважения не окажет.
— И какого же он, как ты полагаешь, Никита Сергеич, рода? — заинтересовался другой, старавшийся сидеть похоже, но живота подходящего не имевший. Впрочем, для Аленки все они, одинаково длиннобородые, были на одно лицо, и различала она их разве что по шубам, собольим и лисьим, крытым сукнами разных цветов. — То, что он на покойника государя Алексея Михалыча не похож, мы и сами видим. В нем, в окаянном, росту — на двух покойников хватило бы, мне государь вот посюда был, а этому я — посюда!
Боярин показал себе на плечо, сперва чуть повыше, потом чуть пониже.
— Я о том и толкую, что ни в царском роду, ни у Нарышкиных такого не водилось! — обрадовался собеседник. — Вот разве что братец государынин, Лев — богатырь. А знаешь ли, кого называют? То сатанинское отродье — Никона…
— Никона? Да ты, Никита Сергеич, с ума, чай, съехал! — От изумления боярин забыл и голос утишать. — Никона! Да ты вспомни, где тогда Никон-то был! Он, охальник и греховодник, в Ферапонтовом монастыре грехи свои замаливал! Да и сколько ему, Никону, тогда лет сровнялось? Совсем уж трухлявый старец стал…
— Кто, Никон — трухлявый старец? А не попадался ли тебе, Андрей Ильич, доносец его келейничка, старца Ионы?
Тут Алена вспомнила прозванье этого престарелого сплетника, обозвавшего греховодником опального и давно помершего патриарха Никона. Был он роду Безобразовых, а на государевой службе оказался еще при царе Михаиле. То, что при столь преклонных летах он не выслужился выше стольника, много о чем сказало бы более искушенной в придворных нравах мастерице, но не Аленке.
— Что еще за старец Иона? — высокомерно осведомился Андрей Ильич.
— То-то, вольно тебе, свет мой, сумасбродами добрых людей честить. А дела и не знаешь. Патриарх наш бывший в келье у себя содом и гоморру завел.
При мысли о таковом непотребстве оба собеседника перекрестились, прошептав: «Спаси, господи!»
— Я тот доносец видел, мне его покойный государь за диковинку показывал. Посмеялись… Вот она, блудня-то, когда из него повылезла! — возгласил Никита Сергеич. — Он ведь до чего додумался? Он, еретик поганый, проповедовал, что надобно освященным маслом все уды помазывать, и что в тайный уд, где животворящим крестом не заграждено и маслом не помазано, бес вселяется. И это самое он и творил — прости, господи…
Но Андрей Ильич явственно призадумался, приоткрыв рот и как бы оценивая затею ссыльного и лишенного сана патриарха с приведением разумных доводов в ее пользу.
— Да я к чему клонил-то? — обеспокоенный таковой задумчивостью, быстро продолжал Никита Сергеич. — К нему в крестовую келью приходили женки и девки как будто для лекарства, а он с ними сидел один на один и обнажал их донага будто для осмотру больных язв — прости, господи!
— Прости, господи! — торопливо согласился старенький стольник Безобразов.
— И к нему то дьячок, то служка по его приказу ночью тайно женку водил. А ты говоришь — дед трухлявый! Легко так-то, не знаючи…
— Про Никоновы блудные дела я и до того ведал, — приосанясь, отвечал Андрей Ильич. — Еще когда покойный государь его на патриаршество уговаривал, на коленях перед ним стоял, он, сукин сын, кобенился, и тогда же подвели ему Анну, сестру Большого Ртищева, и с ней укладывали, а это ведь уж даже не блуд, а прямое прелюбодеяние — Анна-то за Вельяминовым замужем была! Это всем ведомо. А только к царенку нашему он, как бы мы ни желали, отношения не имел — его и на Москве-то в те поры не было!
— Как же? — расстроился Никита Сергеич. — Неужто врут люди? Явственно же говорят — Никон, Никон!
— А не ослышался ли ты часом? — прищурился вдруг Андрей Ильич. — Может, не Никон то был, а Тихон? Стрешнев Тихон Никитич? Который потом в воспитатели к царевичу был назначен? Вот про него я нечто подобное слыхивал… Был при государе Федоре Алексеиче стольником, похоронить государя не успели — пожалован спальником, а как нашего царенка с царем Иванушкой на царствие венчали, он уж царским дядькой был и под левую руку его в Собор вел! А на следующий же день в окольничьи бояре пожалован! Как ты полагаешь — ведь неспроста это? А, свет?
— Да что ж я, совсем с ума съехал, чтобы Никона с Тихоном спутать? — возмутился Безобразов. — Да что ж это такое делается? Свет Борис Алексеич! Рассуди хоть ты нас, ведь этот изверг меня непутем честит!
