— А что за слова, Пелагеюшка? — Аленка знала, что всякие заговоры бывают, и такие, где Богородицу на помощь зовут, и такие, где нечистую силу призывают, и спросила потому строго, всем личиком показывая, что зазывательнице нечистой силы от нее лучше держаться подале.
— Слова праведные, — убежденно заявила Пелагейка. — И не бойся ты, девка, бабьего греха. Сколько раз бывало — сперва парень с девкой сойдутся, а потом — и под венец. Ты-то у бояр жила, у них построже. А нигде на девок такого обмана нет, как на Москве! Приедут сваты — а к ним невестину сестрицу выведут или вовсе девку сенную! Так что лучше уж сперва сойтись — так оно надежнее выйдет…
Пелагейка тихонько рассмеялась.
— Ведь и ко мне, Аленушка, сватались…
— К тебе?..
Глаза у Аленки чуть ли не на лоб вылезли.
Присвататься к карлице Пелагейке?..
— Нешто я муженька не прокормлю? А я рассудила — детушек мне всё одно не родить, лучше уж в Верху состарюсь, а как придет пора грехи замаливать — определят меня в хорошую богаделенку или вовсе в обитель, присмотрят там за мной, старенькой. Нас, девок верховых, как смолоду в Верх возьмут, так и до старости обиходят.
— А сколько тебе лет, Пелагеюшка? — Аленке впервые пришло в голову, что Пелагейка не так уж стара, как можно подумать, глядя на широкое, щекастое, лоснящееся лицо.
— А тридцать третий миновал, Аленушка. Ты меня слушайся, я плохому не научу. Неужто и впрямь ни с кем ничего не было?
— Господь с тобой, Пелагеюшка, у нас — строго! — поняв, что только это соображение и доступно карлице, отвечала Аленка.
— Да, гляжу я — молодую государыню в строгости возрастили, — карлица сделала постно-рассудительную рожицу. — Ты ведь с ней сызмала жила? При ней и росла?
— Сколько себя помню, — подтвердила Аленка.
— А ведь род-то дьячий, небогатенький, невидный, только и славы было, когда дедушка, Аврам Никитич, у государыни Натальи Кирилловны дворецким был, а выше и не залетали, — Пелагейка прищурилась. — А, может, так оно и лучше. Пожила Авдотья Федоровна по-простому, порадовалась девичеству своему, теперь узнала цену богатому житью. Ведь ей уж девятнадцать было, когда государыня ее избрала? Еще годок-другой — и перестарочек. Для кого ж ее берегли, что замуж не отдавали?
— Да не сватали что-то, — честно призналась Аленка.
— Может, и сватали, да тебе не докладывали. Может, кого по соседству приглядели да и сговорились без лишнего шума…
— Да нет же, Пелагеюшка, я бы знала! Да и не было никого по соседству подходящего, вот разве что у Глебовых…
Тут по вспыхнувшим глазкам Пелагеюшки Аленка сообразила, что, кажется, сболтнула лишнего.
— Да того Степана уж, кажись, сговорили! — добавила она.
— Степана? — переспросила карлица. — Уж не того ли, что к потешным взять хотели?
Аленка развела руками.
— Чем же не угодил? Или собой нехорош? — домогалась Пелагейка.
— Да хорош он собой, и ровесник Дунюшке… Авдотье Федоровне, — поправилась Аленка. — Да только такого ни у кого на уме не было.
— А жили, стало быть, по соседству… — Карлица усмехнулась. — Чистая у тебя душенька, свет Аленушка. Может, и верно, что ты в обитель собираешься. Однако вспомни, коли полюбится кто, про мои сильные словечки. Я и присушить могу, и супротивницу проучить, и тоску навести, и тоску отогнать. Меня — не бойся! Да и никого не бойся. Вон что девки вытворяют! Чего душенька пожелает — то и бери, а грех замолить времени хватит.
Карлица потянулась к Аленкиному уху.
— Знаешь, как мы, бабы, говорим? Дородна сласть — четыре ноги вместе скласть!..
С тем, рассмеявшись, и убежала Пелагейка вперевалочку, и показалось Аленке, что шустрая карлица на деле — куда моложе нее, скромницы, неулыбы, которая за полгода верхового житья даже подружки себе не нажила, а всё при старухах да при старухах…
Однако то, чего хотела, Аленка у Пелагейки узнала. Еще часок-другой — и вернется Дунюшка! А что, коли выбежать встретить? Замешаться среди девок сенных, ответить улыбкой на улыбку, когда Дунюшку под руки ближние боярыни из колымаги выводить будут…
Так Аленка и порешила.
Вблизи сосновой рощи, в излучине Яузы построил государь Алексей Михалыч свое сельцо Преображенское, а ранее была здесь Собакина Пустошь. Он же заложил и церковку — Воскресения Христова, поскольку часто тут живал, особенно ранней весной, как начиналась соколиная охота, и спускал на утей, шилохвостей и чирят любимых кречетов — Гамаюна и Свертяя. Сюда же привозил он и молодую жену Наталью Кирилловну. Как женился, так первое с ней лето тут и прожил. Для увеселения царского семейства была построена даже комедийная храмина — ровесница государя Петра Алексеича.
Проходила через сельцо проезжая дорога Стромынка — шла от самой Москвы, оставляя чуть в стороне Измайлово, и далее. По Стромынке должны были возвращаться тяжелые колымаги с кожаными занавесками в окошках. Аленка, уж не чая, как встретит подруженьку, на самую дорогу вышла.
Тихо и пусто было — все от жары попрятались, хоть и пора бы ей спадать, вечер близится. Потешные при деле — ведь они только тогда государеву потеху творят, когда государь прикажет, а в иное время кто — конюхом, кто — подъячим, кто, хорошего рода, и вовсе — стольником или даже спальником, а государев любимец Лукашка Хабаров — постельный истопник. Так что пуст стоит и городок Прешбург, нарочно построенный напротив старого дворца для военной потехи — со стенами, башнями, большой избой посередке — где пировать.
Издали прилетел стук конских копыт. Аленка заволновалась — не из Измайлова ли скачет гонец предупредить, чтобы готовились встречать? Однако прислушалась — всадник во весь опор скакал по Стромынке как раз из Москвы.
Был он, по случаю жары, в одной желтой рубахе подпоясанной, шапку, чтобы на скаку не потерять, в руке держал. Длинную бороду встречным ветром на два хвоста развело, однако не стар всадник, по-молодому в поясе тонок и статен. Конь же под ним — вороной, грива — на полтора вершка ввысь торчком, сам крепенький, и рожа — хитрая.
Подъезжая к дворцу, всадник придержал коня, потом и вовсе спешился и не во двор его повел, а всё задами, задами, примерно тем же путем, каким выбиралась на Стромынку Аленка.
Она растерялась — ну как сейчас люди понабегут, ее здесь обнаружат, а ведь ей место в светлице, в подклете, где стелят на ночь, ну, в огороде, если государыня Авдотья Федоровна пойдет туда с боярышнями, карлицами и сенными девками тешиться, яблочко съесть, песен послушать. Но никак не за пределами дворца!
Никто не набежал, а встретил того всадника у изгороди сам Борис Голицын — видать, ждал.
— Говори! — нетерпеливо приказал.
— Плещеева схватили! — прыгая наземь, без всякого излишнего почтения доложил гонец.
— Добро! Это нам на пользу. Как дело было?
