Пока я размышлял, бандиты скрылись в кошаре, после чего оттуда вышел рыжебородый и, в свою очередь, отправился в глубь леса.
Заурбек Умаров
Собравшись устроить публичную казнь, Заурбек, наверное, этим хотел показать свою решительность, непреклонную волю и жестокость в моменты, когда того требовали интересы «священного джихада». А возможно, имело место банальное устрашение. Во всяком случае, на место казни Лечо и Ибрагим вывели Егора загодя и, привязав к дереву, оставили под охраной еще двух бандитов, немного позже появившихся близ сарая и вооруженных новенькими «калашниковыми».
Предоставленный самому себе Егор повис на притягивающих к дереву ремнях и, уронив голову, закрыл глаза. Сердце бухало с неимоверной скоростью. Казнь должна была состояться ближе к вечеру – при свете клонящегося к горизонту солнца, в момент, когда еще светло, но жара уже схлынула и кипение жизни на земле достигает своего апогея.
«Обидно умирать вот так, когда в небе солнце, среди деревьев мелькают мелкие птицы, а налетающий ветерок не холодит, а лишь освежает распарившееся от солнечных лучей тело. Хотя, впрочем, едва ли лучше умирать в пасмурную погоду», – размышлял Егор, но вскоре его мысли растворились в бесконечном хаосе, он почти умер, смирился с неизбежностью, полностью погрузившись в мелькающие перед глазами образы. Дрожь, бившая его последние двадцать минут, куда-то исчезла, оставив после себя лишь умиротворяющее бессилие. Даже боль, терзавшая сердце, спряталась, напоминая о себе лишь легким, время от времени пробегающим по груди жжением.
Старший прапорщик Ефимов
Я оказался прав. Когда зашедшие в кошару боевики вновь появились, таща за собой связанного пленника, я ничуть не удивился. Удивление пришло позже – боевики отвели заложника чуть в сторону (в бинокль мне отчетливо было видно его лицо, однозначно принадлежавшее человеку на фотографии, показанной нам фээсбэшником) и, о чем-то весело переговариваясь, привязали к толстому дереву. Жаль только, что, хотя они и разговаривали на русском, мне удалось расслышать лишь несколько раз повторенное на разные лады слово «казнь».
«Неужели они собираются его казнить? Значит, без огневого контакта не обойтись». Я посмотрел на Гордеева. Он уже поудобнее устраивал снятый с предохранителя автомат. Что ж, похоже, не мне одному пришла в голову такая мысль. Справа суетился Виталик, значит, и он в курсе. Хорошо. Впрочем, что тут хорошего, непонятно. Мы еще не знаем толком, сколько на базе «чехов». Или как там у великих: «Главное – ввязаться в драку»? Конечно же, неплохо бы сейчас подтянуть сюда остальных бойцов, чтобы ударить всем вместе, но успеем ли? Да и кто в этом случае будет прикрывать наши задницы, то бишь тылы? Мы и без того здесь сжаты как клещами. Если «чеховское» охранение на хребтах не струсит и вовремя сориентируется, мало нам не покажется. И что совсем уж яснее ясного – в случае огневого контакта заложника нам не спасти. Ясен пень, его грохнут при первых же наших выстрелах. Так и так конец один – провал задания. С другой стороны, может, все еще переменится? Боевики передумают? Может быть, они вообще не собираются его казнить, а это просто акт устрашения? Возможно. Значит, стоит выждать. Судя по всему, о том же подумал и ротный, во всяком случае, взглянув в мою сторону, он успокаивающе поднял руку – «Ждем». Я кивнул, переглянулся с Виталиком, увидел в его глазах понимание ситуации, и мы продолжили наблюдение.
Время шло. На открывшейся нашим взорам полянке суетились «чехи». О чем-то весело переговаривались, бросали косые взгляды на привязанного к дереву человека и постепенно образовывали небольшой полукруг. Мы пока не вмешивались, не совсем или даже совсем не понимая происходящего. Гам усиливался, складывалось впечатление, что мы находимся не близ вражеской базы, а на рыночной площади. Затем, словно по мановению волшебной палочки, шум стих. Взгляды собравшихся обратились в одну сторону. Мы тоже замерли, ожидая чего-то необычного. Но, как оказалось, ничего необычного не случилось.
Откуда-то из глубины леса двое бандитов вывели шатающегося, в изодранной одежде, высокого и худого, как жердь, чеченца. Не знаю почему, но я сразу решил, что это чеченец. Он был черноволосый, бородатый, но не это показалось мне в тот момент главным. Было что-то еще, чего я не могу понять до сих пор – но едва увидев его, я понял, что это чеченец, настоящий сын гор. Может, все дело во взгляде? Во взгляде, полном презрения к собственным мучителям? А может, в чем-то другом? Не знаю… Одет он был в темный свитер и солдатские камуфлированные штаны, обуви на ногах не было. Через все лицо пролегал старый, уже давно зарубцевавшийся шрам. Второго пленника подвели ближе, и я, отложив бинокль, вновь потянулся к автомату.
Егор Красильников
Внезапно наступившая тишина насторожила Егора и заставила открыть глаза.
«Наверное, сейчас…» – ухнуло куда-то в глубину бездны сердце. Странно, но ему захотелось увидеть лица своих палачей. Он поднял голову и увидел совсем не то, что ожидал. Он понял, что все собравшиеся смотрят вовсе не на него, и невольно устремил свой взгляд в ту сторону – к собравшимся в круг бандитам два боевика тащили еще одного пленника. То, что это именно пленник, Егор определил сразу. Да и как не догадаться, если двое с автоматами нет-нет да пинали ведомого ими человека ногами. Похоже, у мужчины не было сил к сопротивлению, и лишь гордо поднятая голова свидетельствовала, что он еще далеко не сдался. Егор смотрел прямо в лицо своему собрату по несчастью. Их глаза встретились, но тут же разошлись в разные стороны. Что с того, что их судьбы пересеклись, подобно этим взглядам? Что с того?
«Значит, нас расстреляют вместе. Убьют!» Егор почувствовал, как в его животе все сжалось, свернулось в маленький, твердый, как камень, и такой же тяжелый комок льда. Но чеченца не подвели к Красильникову и не привязали к стоявшему рядом дереву. Нет, его поставили у стены все той же старой, полуразвалившейся кошары, прямо напротив Егора, почти глаза в глаза. После чего Заурбек Умаров громко и нудно сообщил столпившимся вокруг моджахедам о злодеяниях этого «сына свиньи, продавшегося грязным русским собакам». Говорил он на русском языке, словно специально (а, собственно, так оно и было) для видевшего все происходящее Красильникова.
В чем заключалась вина этого приговариваемого к смерти чеченца, Егор так и не понял, во всяком случае, никаких реальных грехов за ним, похоже, не числилось. Разве что тот пару раз ненароком обронил нечто ругательное по поводу «воинов ислама». Но, видимо, и этого было вполне достаточно для казни. Заурбек закончил говорить и горделивым взором обвел собравшихся, выбирая из толпы самого достойного.
– Рустам, – подозвал он к себе стоявшего в толпе мальчика, – хочешь прикончить еще одного неверного?
Мальчишка заулыбался и кивнул. Стоявшие кругом боевики захохотали, предвкушая забаву.
– Держи!
Заурбек вытащил из кобуры и протянул мальчику пистолет «АПС». И по тому, как уверенно мальчишка взял тяжелое оружие, как, сняв с предохранителя, степенно поднял его на уровень глаз, Егор понял, что этот Рустам держит оружие не в первый раз. Тем удивительнее было, что пуля, полетев мимо, ударила стоявшему у стены чеченцу под ноги. Тот вздрогнул, и без того бледное его лицо стало еще бледнее. На самом деле ему до животного ужаса не хотелось умирать. Может быть, он даже бросился бы в ноги своим палачам с мольбой, если бы в его душе теплилась хоть капля надежды на милосердие, но ее не было. Приговоренный слишком хорошо знал этих чудовищ в человеческом обличье. И, обмирая от страха, он крепко сжимал зубы, лишь бы ни словом, ни даже едва уловимым стоном не выдать своего ужаса. Несмотря на бледность, лицо его было гордо поднято к солнцу.
