Он схватил ее за руку, но она уперлась с силой разъяренной кошки.
– Они убиты, они убиты! – Идрис не врал, он действительно был в этом уверен.
– Я не пойду! – Барбара почти вырвала свою руку из руки боевика.
– Дура! – Злость, вскипевшая в сердце Идриса, заставила его размахнуться и наотмашь ударить посмевшую перечить ему женщину.
– Нет! – Уверенность в том, что лучше притвориться заложницей, росла в Барбаре каждую секунду.
Он рывком сдернул ее с топчана и поволок на улицу.
– Мерзкая свинья! – ругалась Барбара, отчаянно сопротивляясь в тщетной попытке вырваться из его сжавшейся в замок руки.
Наверху раздался чей-то тоскливый визг-плач – так плачет маленькая, посаженная на цепь собачонка, но это была не собака, это взвыл потерявший последнего брата Аслан Бикмерзоев. Казалось, с горы шла волна страха, которая захлестнула сопротивляющуюся Барбару. Смертельно раненный в душу Аслан взвыл вновь. Взрыв гранаты, подкатившейся ему под ноги, остановил вой на полуноте. И этот взрыв, и этот жуткий, прервавшийся вой заставили Барбару испугаться окончательно, испугаться до умопомрачения. Страх полностью сковал ее тело. Она уже не могла сопротивляться. Тем более, Идрис больше не раздумывал: он стукнул ее в лицо еще раз, перебросил через плечо и, не оглядываясь, поспешил прочь.
«Рабыня! – решил он. – Собственная рабыня. Это гораздо лучше жены. Ее можно и убить, и отдать другому, или, в конце концов, потребовать за нее выкуп. Хотя выкуп – это по нынешним временам хлопотно и опасно».
Итак, Идрис убегал от ставшей слишком ненадежной базы, убегал по склону вдоль хребта, вдоль текущего вдаль ручья, до тропы, а затем вверх, и все дальше и дальше от гремящих взрывов, от убивающих выстрелов.
И вдруг его начали вновь душить слезы: брат – его родной брат – находился там, наверху, под чужими безжалостными пулями. Он остался умирать там, прикрывая его – Идриса – отход. Надо было бы вернуться и помочь, но Ибрагим сказал, что у отца и матери должен остаться хотя бы один сын. Идрис сглотнул подступивший к горлу комок и, сдержав слезы, ступил на ведущую в глубину леса тропинку.
Группа капитана Гуревича
Сидевшему на правом фланге тыловой тройки Леньке Чибисову ужасно хотелось пострелять. Неважно куда, неважно зачем. Он бы и сам не мог объяснить этого своего желания. Может, это происходило потому, что он остался в тылу, когда все остальные ушли громить банду? Может и так, но Леха этого не знал. Он лежал в одном из открытых противником окопов и с тоскливым видом пялился в окружающее пространство. За спиной гремел бой, а в душе Лехи царило полное равнодушие. Он то смотрел вперед, то поворачивал голову направо, в сторону бегущей где-то там под ногами речушки.
– Вот скотина! – в сердцах воскликнул Ленька, когда ему совершенно случайно попалась на глаза уже почти ускользнувшая, мелькающая среди деревьев фигура боевика. Сгорбившись, тот тащил на спине своего неподвижного товарища. – Щас я тебя, щас! – пообещал Леня и, используя небольшой сук в качестве упора, начал целиться в убегающего бандита. Короткая очередь автомата Лени ничем не отличалась от десятков других очередей, звучавших неподалеку. Так что никто не обратил на нее внимания. Пули улетели вдаль, а боевик продолжал убегать. Ленька вновь выругался, опять прицелился и снова нажал на спусковой крючок…
Младший Келоев
Нечто теплое, почти горячее потекло по спине Идриса, заставив передернуть плечами от накатившего отвращения.
– Ах ты, сука! – взревел младший Келоев. – Обоссалась, б…!
Он хотел скинуть Барбару на землю и погнать дальше пинками, но тут вдруг страшная догадка всплыла в глубинах мозга бегущего, и через мгновение погасла – в его затылок попала стремительно вращающаяся пуля, которая, пробив голову, вылетела, разбрызгивая по сторонам кусочки мозга. Третья, хлестнувшая сзади очередь догнала беглеца уже в падении. Пули вошли в бок и поясницу; впрочем, Идрис этого уже не почувствовал.
Старший лейтенант Крушинин
Крушинин не стал останавливаться на отдых, только ушел с тропы вправо в лес и скомандовал перейти на шаг. Бой впереди подходил к концу, это было слышно и по постепенно затухающим, и по передаваемым сообщениям – голос радиста Романова из группы капитана Гуревича время от времени с радостью сообщал, что они еще немного продвинулись вперед, добивая отступающего противника, заставляя его откатываться к ручью.
Поэтому появление небольшой группы боевиков, спускающихся вниз по склону, стало для Крушинина полной неожиданностью. Хорошо, что такой же неожиданностью это явилось и для противника.
Шедший первым Довыдкин всадил в ближайшего боевика очередь раньше, чем тот успел выпустить из рук чье-то безвольное тело и схватить оружие.
– К бою! – скомандовал Крушинин, впрочем, вполне понимая, что это уже совершенно необязательно, то есть практически бессмысленно – его спецы привычным образом уже рассыпались в разные стороны, короткими прицельными очередями прижимая к земле и охватывая полукругом растерявшегося противника.
К удивлению и пущей радости старшего лейтенанта, все было кончено быстро и как-то даже неинтересно – сам он только и успел, что выпустить пару не слишком прицельных очередей в мечущегося между деревьями бандита, как вдруг оказалось, что стрелять больше не в кого.
– Прекратить огонь! – Впрочем, и этот его приказ, кажется, немного запоздал. – Досмотровая группа, вперед!
Подчиняясь поступившей команде, бойцы головного разведдозора, подстраховывая друг друга, не спеша двинулись вперед. Лишь один раз рыкнула короткая автоматная очередь, добивая пошевелившегося бандита (или это, может, кому-то из бойцов показалось, что он шевелится?). И вот разведчики начали стаскивать найденные трупы в одно место. В итоге образовалась куча из девяти мертвых тел, но только пять из них еще продолжали истекать кровью. Остальные, судя по их виду, были убиты намного раньше. На рукаве одного из этих «свеженьких» жмуриков красовалась окровавленная повязка, а в распотрошенной выстрелами разгрузке оказалась на удивление целая, маленькая радиостанция «Кенвуд». Когда старший лейтенант подошел к телу, оно вдруг слегка пошевелилось, у боевика открылись глаза – на мгновение в них отразился страх, а затем он конвульсивно дернулся и застыл. В мертвых глазах Усы Умарова теперь отражалось лишь темное небо, скованное тяжелыми, ползущими по нему тучами.
Презрительно сплюнув, Крушинин отошел в сторону, быстро окинул взглядом окрестности, но, так и не углядев среди кустов своего старшего радиста, окликнул его:
– Лисицын!
– Иду! – лениво отозвался радист, поднимаясь из старой, заросшей травой и потому почти сливающейся с местностью воронки.
– Давай готовь шарманку…
Прежде чем продолжить движение, следовало выйти на связь с другими группами и сообщить о своем появлении…
