«Ох, это длинная история», – ответила она с улыбкой.
«Нет, вы меня не понимаете. Я хочу узнать. Скажите, вы Толстого читали?»
«Толстого?» – переспросила Дорианна Каренина. – «Нет, не помню. А почему вас это интересует?»
XXIII
На квартире у Кречмара была буря, рыдания, судороги, стоны. Кречмар беспомощно ходил за ней: она бросалась то на кушетку, то на постель, то на пол. Глаза ее яростно и прекрасно блистали, один чулок сполз. Весь мир был мокр от слез. Кречмар утешал ее самыми нежными словами, какие он только знал, употребляя незаметно для себя слова, которые он говорил некогда дочери, целуя синяк, – слова которые теперь как бы освободились после смерти Ирмы.
Сначала Магда излила весь свой гнев на него, потом страшными эпитетами выругала Дорианну, потом обрушилась на режиссера (заодно попало совершенно непричастному Гроссману, толстяку с ячменем). «Хорошо, – сказал Кречмар наконец. – Я приму исключительные меры. Только заметь, я вовсе не считаю, что это провал, – напротив, ты местами очень мило играла, – там, например, в первой сцене, – знаешь, когда ты…»
«Замолчи!» – крикнула Магда и швырнула в него подушкой. «Да постой, Магда, выслушай. Я же все готов сделать, только бы моя девочка была счастлива. Я знаешь что сделаю? Ведь фильма-то моя, я платил за эту ерунду… то есть, за ту ерунду, которую из нее сделал режиссер. Вот я ее и не пущу никуда, а оставлю ее себе на память („Нет, сожги“, – сказала Магда рыдающим баском) или да, сожгу. И Дорианне, поверь, поверь, это будет не очень приятно. Ну что, мы довольны?»
Она продолжала всхлипывать, но уже тише.
«Красавица ты моя, не плачь же. Я тебе еще кое-что скажу. Вот завтра ты пойдешь выбирать автомобиль – весело же! А потом мне его покажешь, и я, мо-жет быть (он улыбнулся и поднял брови на лукаво растянутом слове „может быть“), его куплю. Мы поедем кататься, ты увидишь весну на юге, мимозы… А, Магда?»
«Не это главное», – сказала она ужимчиво.
«Главное, чтобы ты была счастлива, и ты будешь со мною счастлива. Осенью вернемся, будешь ходить на кинематографические курсы или я найду талантливого режиссера, учителя… вот, например, Гроссман…»
«Нет, только не Гроссман», – зарычала Магда содрогаясь.
«…ну, другого. Найдем уж, найдем. Ты же вытри слезы, – мы поедем ужинать и танцевать… Пожалуйста, Магда!»
«Я только тогда буду счастлива, – сказала она, тяжело вздохнув, – когда ты с ней разведешься. Но я боюсь, что ты теперь увидел, как у меня ничего там не вышло, в этой мерзкой фильме, и бросишь меня. Нет, постой, не надо меня целовать. Скажи, ты ведешь какие-нибудь переговоры или все это заглохло?»
«Понимаешь ли, какая штука, – с расстановкой проговорил Кречмар, – понимаешь ли… Эх, Магда, ведь сейчас у нас, то есть у нее главным образом, – ну, одним словом, горе, мне как-то сейчас просто не очень удобно…»
«Что ты хочешь сказать?» – спросила Магда привстав. – «Разве она до сих пор не знает, что ты хочешь развода?»
«Нет, не в этом дело, – переглотнул и замялся Кречмар. – Конечно, она… это чувствует, то есть знает». Он смутился окончательно.
Магда медленно вытягивалась кверху, как разворачивающаяся змея.
«Вот что – она не дает мне развода», – выговорил он, впервые оболгав Аннелизу.
«И не даст?» – спросила Магда, кусая губы, щурясь и медленно приближаясь к нему.
«Сейчас будет драться», – подумал Кречмар устало. «Нет, даст, конечно, даст, – сказал он вслух. – Ты только не волнуйся так».
Магда подошла к нему вплотную и – обвила его шею руками.
«Я больше не могу быть только твоей любовницей, – сказала она, скользя щекой по его галстуку. – Я не могу. Сделай что-нибудь. Завтра же скажи себе: я это сделаю для моей девочки. Ведь есть же адвокаты, всего же можно добиться».
«Я обещаю тебе».
Она слегка вздохнула и отошла к зеркалу, томно разглядывая свое отражение.
«Развод? – подумал Кречмар. – Нет-нет, это немыслимо».
XXIV
Комнату, снятую им для свиданий с Магдой, Горн обратил в мастерскую, и всякий раз, когда Магда являлась, она заставала его за работой. Он издавал музыкальный, богатый мотивами свист, пока рисовал. Магда глядела на меловой оттенок его щек, на толстые, пунцовые губы, округленные свистом, на мягкие черные волосы, такие сухие и легкие на ощупь – и чувствовала, что этот человек в конце концов ее погубит. На нем была шелковая рубашка с открытым воротом, ладным ремешком подпоясанные фланелевые штаны. Он творил чудеса при помощи китайской туши.
Так они виделись почти ежедневно; Магда оттягивала отъезд, хотя автомобиль был куплен и начиналась весна. «Позвольте вам дать совет, – как-то сказал Горн Кречмару. – Зачем вам брать шофера? Я способен сидеть за рулем двенадцать часов сряду, и автомобиль у меня делается шелковым». «Очень мило с вашей стороны, – ответил Кречмар несколько нерешительно. – Но право, я не знаю… Я боюсь оторвать вас от работы, мы собираемся довольно далеко закатиться…» «Ах, какая там работа. Я и так собирался махнуть куда-нибудь на юг». «В таком случае будем очень рады», – сказал Кречмар, с тревогой думая о том, как отнесется к этому Магда. Магда, однако, помявшись, согласилась. «Пусть едет, – заметила она. – Хотя, знаешь, он последнее время начинает мне надоедать, поверяет мне свои сердечные дела, – он об этом говорит с такими вздохами, словно влюблен в женщину. А на самом деле…»
Был канун отъезда. По дороге домой из магазинов она забежала к Горну и повисла у него на шее. Присутствие маленького мольберта у окна и пыльный сноп солнца через комнату напоминали ей, как она была натурщицей, и теперь, торопливо снимая платье, она с улыбкой вспоминала, как бывало ей иногда холодно выходить голой из-за ширмы.
Одевалась она потом с чрезвычайной быстротой, подскакивая на одной ноге, кружась, поднимая в зеркале бурю. «Чего ты так спешишь?» – сказал он лениво. – «Подумай, нынче последний раз. Неизвестно, как будем устраиваться во время путешествия». «На то мы с тобой и умные», – ответила она со смехом.
Она выскочила на улицу и засеменила, выглядывая таксомотор, но солнечная улица была пуста. Дошла до площади – и, как всегда возвращаясь от Горна, подумала, а не взять ли направо, потом через сквер, потом опять направо… Там была улица, где она в детстве жила.
(Счастье, удача во всем, быстрота и легкость жизни… Отчего в самом деле не взглянуть?)
Улица не изменилась. Вот булочная на углу, вот мясная, на выставке – знакомый золотой бык, а перед мясной – привязанный к решетке бульдог майорской вдовы из пятнадцатого номера. Вот кабак, где пропадал ее брат. Вот там наискосок – дом, где она родилась. Подойти ближе она не решилась, смутно опасаясь чего-то. Она повернула и тихо пошла назад. Уже около сквера ее окликнул знакомый голос.
Каспар, братнин товарищ с татуировкой на кисти. Он вел седло велосипеда с фиолетовой рамой и с корзиной перед рулем. «Здравствуй, Магда», – сказал он, дружелюбно кивнув, и пошел с ней рядом вдоль панели.
