Используя все свободное пространство, Лэнгдон согнул ноги в
попытке нащупать дно гроба. Наконец это ему удалось, и в тот миг, когда захват
на горле стал нестерпимым, он что было сил ударил в дно саркофага обеими
ногами. Саркофаг сдвинулся едва заметно, но и этого оказалось достаточно, чтобы
чудом державшийся на краях опор каменный ящик окончательно упал на пол. Край
гроба придавил руку убийцы, и до Лэнгдона донесся приглушенный крик боли.
Пальцы на горле профессора разжались, и рука исчезла во тьме. Когда убийце
удалось высвободиться, край тяжеленного каменного ящика со стуком упал на
совершенно гладкий мраморный пол.
Мир погрузился в полную тьму.
И в тишину.
В лежащий вверх дном саркофаг никто не стучал. Никто не
пытался под него заглянуть. Полная темнота и мертвая тишина. Лежа в куче
костей, Лэнгдон пытался прогнать охвативший его ужас мыслями о девушке.
Где ты, Виттория? Жива ли ты?
Если бы ему была известна вся правда — весь тот ужас, в
котором вскоре предстояло очнуться девушке, он пожелал бы ей быстрой и легкой
смерти. Ради ее же блага.
Глава 94
А тем временем в Сикстинской капелле кардинал Мортати (так
же, как и все остальные участники конклава) пытался вникнуть в смысл того, что
сказал камерарий. Молодой клирик поведал им такую страшную историю ненависти,
вероломства и коварства, что старого кардинала начала бить дрожь. Залитый
светом свечей камерарий рассказал о похищенных и заклейменных кардиналах. Об
убитых кардиналах. Он говорил о древнем ордене «Иллюминати» — одно упоминание о
котором пробуждало дремлющий в их душах страх. О возвращении этого сатанинского
сообщества из небытия и о его обете отомстить церкви. Камерарий с болью в
голосе вспомнил покойного папу… ставшего жертвой яда. И наконец, перейдя почти
на шепот, он поведал собравшимся о новом смертельно опасном открытии — так
называемом антивеществе, которое менее чем через два часа могло уничтожить весь
Ватикан.
Когда камерарий закончил, Мортати показалось, что сам сатана
высосал весь кислород из Сикстинской капеллы. Кардиналы едва дышали. Ни у кого
из них не осталось сил, чтобы пошевелиться. Слова камерария все еще продолжали
звучать во тьме.
Единственным звуком, доносившимся до слуха кардинала
Мортати, было противоестественное для этого места гудение видеокамеры за
спиной. Это было первое появление электроники в стенах Сикстинской капеллы за
всю историю Ватикана. Присутствия журналистов потребовал камерарий. К
величайшему изумлению членов конклава, молодой Вентреска вошел в капеллу в
сопровождении двух репортеров Би-би-си — мужчины и женщины. Войдя, камерарий объявил,
что его официальное заявление будет транслироваться в прямом эфире по всему
миру.
И вот, повернувшись лицом к камере, камерарий произнес:
— А теперь, обращаясь к иллюминатам, так же как и ко
всему научному сообществу, я должен сказать, — голос его приобрел
несвойственную клирику глубину и твердость, — вы выиграли эту войну.
В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина. Казалось, в
помещении мгновенно вымерло все живое. Стало настолько тихо, что Мортати
явственно слышал удары своего сердца.
— Машина находилась в движении многие сотни лет. Но
только сейчас, как никогда раньше, все осознали, что наука стала новым Богом.
«Что он говорит?! — думал Мортати. — Неужели его
оставил разум? Ведь эти слова слышит весь мир!»
— Медицина, электронные системы связи, полеты в космос,
манипуляции с генами… те чудеса, которыми сейчас восхищаются наши дети. Это те
чудеса, которые, как утверждают многие, служат доказательством того, что наука
несет нам ответы на все наши вопросы и что все древние россказни о непорочном
зачатии, неопалимой купине, расступающихся морях утратили всякое значение. Бог
безнадежно устарел. Наука победила. Мы признаем свое поражение.
По Сикстинской капелле пронесся смущенный и недоумевающий
ропот.
— Но торжество науки, — продолжил камерарий,
возвышая голос, — далось каждому из нас огромной ценой. Оно стоило нам
очень дорого.
В темном помещении снова воцарилась тишина.
— Возможно, наука и смягчила наши страдания от болезней
и от мук изнурительного труда. Нельзя отрицать и того, что она создала массу
машин и аппаратов, обеспечивающих наш комфорт и предлагающих нам развлечения.
Однако та же наука оставила нас в мире, который не способен вызывать ни
удивления, ни душевного волнения. Наши великолепные солнечные лучи низведены до
длин волн и частоты колебаний. Бесконечно и бесконечно сложная Вселенная
изодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. И даже
наше самоуважение к себе, как к представителям человеческого рода, подверглось
уничтожению. Наука заявила, что планета Земля со всеми ее обитателями — всего
лишь ничтожная, не играющая никакой роли песчинка в грандиозной системе. Своего
рода космическое недоразумение. — Камерарий выдержал паузу и продолжил: —
Даже те технические достижения, которые призваны нас объединять, выступают
средством разобщения. Каждый из нас с помощью электроники связан со всем земным
шаром, и в то же время все мы ощущаем себя в полном одиночестве. Нас преследуют
насилие и расколы общества. Мы становимся жертвами предательства. Скептицизм
считается достоинством. Цинизм и требование доказательств стали главной чертой
просвещенного мышления. В свете всего этого не приходится удивляться, что
никогда в истории люди не чувствовали себя столь беспомощными и подавленными, как
в наше время. Наука не оставила нам ничего святого. Наука ищет ответы, исследуя
еще не рожденные человеческие зародыши. Наука претендует на то, чтобы изменить
нашу ДНК. Пытаясь познать мир, она дробит мир Божий на все более мелкие и
мелкие фрагменты… и в результате порождает все больше и больше вопросов.
Мортати с благоговением внимал словам камерария. Священник
оказывал на него почти гипнотическое воздействие. В его движениях и голосе
ощущалась такая мощь, которой старый кардинал не встречал у алтарей Ватикана за
всю свою жизнь. Голос этого человека был проникнут бесконечной убежденностью и
глубочайшей печалью.
