Подобно человеку, пробуждающемуся от кошмарного сна,
камерарий открыл глаза и резко поднялся. Центр тяжести стола переместился, чего
никак не могли ожидать носильщики. Стол наклонился вперед, и камерарий начал
скользить по наклонной плоскости. Лэнгдон и другие попытались восстановить
равновесие, опустив стол вниз. Но они опоздали. Камерарий соскользнул со стола.
В это невозможно было поверить, но он не упал. Ноги священника коснулись
мрамора ступени, и он выпрямился во весь рост. Некоторое время он, потеряв
ориентацию, стоял неподвижно, а затем заплетающиеся ноги понесли его вниз по
ступеням прямо на Макри.
— Не надо! — закричал Лэнгдон.
Шартран бросился следом за камерарием, чтобы помочь тому
удержаться на ногах. Но клирик вдруг повернулся к лейтенанту — Лэнгдона поразил
безумный взгляд округлившихся глаз священника — и крикнул:
— Оставьте меня!
Шартран мгновенно отпрянул от него.
Дальнейшие события развивались с ужасающей быстротой.
Разодранная сутана камерария, которая была лишь наброшена на его тело, начала
сползать. На какой-то миг Лэнгдону показалось, что одежда все же удержится, но
он ошибся. Сутана соскользнула с плеч клирика, обнажив тело до пояса.
Вздох толпы на площади, казалось, облетел весь земной шар и
мгновенно вернулся назад. Заработали десятки видеокамер, и сверкнули сотни
фотовспышек. На всех экранах возникло изображение груди камерария с черным
клеймом в центре. Некоторые каналы даже повернули изображение на сто
восемьдесят градусов, чтобы продемонстрировать страшный ожог во всех деталях.
Окончательная победа иллюминатов.
Лэнгдон вгляделся в клеймо на экране, и символы, которые он
до этого видел отлитыми в металле, наконец обрели для него смысл.
Ориентация. Лэнгдон забыл первое правило науки о символах.
Когда квадрат не является квадратом? Он также совсем упустил из виду, что
клеймо, отлитое из железа, не похоже на его отпечаток. Точно так же, как и
обычная резиновая печать. Изображение на них является зеркальным. Когда он
смотрел на клеймо, перед ним был негатив!
Старинные слова, когда-то написанные кем-то из первых
иллюминатов, приобрели для Лэнгдона новый смысл: «Безукоризненный ромб,
рожденный древними стихиями природы, — столь совершенный, что люди
замирали перед ним в немом восхищении».
Теперь Лэнгдон знал, что миф оказался правдой.
Земля, воздух, огонь, вода.
Знаменитый «Ромб иллюминати».
Глава 117
Лэнгдон не сомневался, что такой истерии и хаоса, которые
воцарились на площади Святого Петра, Ватикан не видывал за все две тысячи лет
своей истории. Ни сражения, ни казни, ни толпы пилигримов, ни мистические
видения… ничто не могло сравниться с той драмой, которая в этот момент
разворачивалась у подножия собора Святого Петра.
По мере того как разыгрывалась эта трагедия, Лэнгдону все
больше казалось, что он смотрит на нее как бы со стороны. Ему чудилось, что он
парит рядом с Витторией над ступенями, а время словно остановило свой бег…
Заклейменный камерарий… неистовствует, и его видит весь мир…
Созданный дьявольским гением… «Ромб иллюминати»…
Ведущий обратный отсчет времени секундомер отмеряет
последние двадцать минут двухтысячелетней истории Ватикана.
Но это было лишь началом.
Казалось, что в находящемся в своего рода посттравматическом
трансе клирике проснулись новые силы или что им овладели демоны.
Вначале камерарий принялся что-то шептать, обращаясь к
невидимым духам. Затем, подняв глаза вверх, он вскинул руки к небу и выкрикнул:
— Ну говори же! Я Тебя слышу!
Это восклицание явно было обращено к самому Творцу.
Лэнгдон все понял, и сердце его упало, словно камень.
Виттория, видимо, тоже поняла.
— Он в шоке, — прошептала она с побелевшим
лицом. — Камерарий галлюцинирует. Ему кажется, что он беседует с Богом.
«Этому надо положить конец, — подумал Лэнгдон. —
Его нужно доставить в госпиталь».
Подобный конец блестящего ума поверг ученого в смущение и уныние.
Чуть ниже на ступенях Чинита Макри, видимо, найдя идеальный
ракурс для съемки, припала глазом к видоискателю камеры… Снятая ею картинка
мгновенно возникала на больших экранах на площади. Площадь Святого Петра чем-то
напомнила Лэнгдону не так давно модные кинотеатры под открытым небом, где
фильмы смотрели, не выходя из машин. Отличие состояло лишь в том, что экранов
было множество и на всех показывали один и тот же бесконечный фильм ужасов.
Сцена начала обретать поистине эпический размах. Камерарий, в
разодранной сутане, с выжженным на груди черным клеймом, походил на только что
прошедшего через адское пламя древнего рыцаря, получившего право напрямую
общаться с Богом. Он кричал, обращаясь к небесам:
— Ti sento, Dio! Я слышу Тебя, Боже!
Шартран, с выражением благоговейного ужаса на лице, еще на
несколько шагов отступил от камерария.
Над толпой вдруг повисла абсолютная тишина. Казалось, что
она объяла не только Рим, но и всю планету. В этот момент все сидящие перед
телевизионными экранами люди затаили дыхание. За стоящим с воздетыми к небу
руками священнослужителем молча следил весь земной шар. Страдающий от ран
полуобнаженный камерарий чем-то походил на Христа.
— Grazie, Dio! — воскликнул камерарий, и по его
лицу разлилась радость. Казалось, что сквозь мрачные грозовые тучи проглянуло
солнце. — Grazie, Dio! — повторил священник.
«Благодарю Тебя, Боже!» — машинально перевел Лэнгдон.
Камерарий совершенно преобразился. Теперь он светился
счастьем. Он смотрел в небо, отчаянно кивая.
— И на сем камне я создам церковь мою! — выкрикнул
он в небеса.
Лэнгдону эта фраза показалась знакомой, но он не мог понять,
в какой связи употребил ее камерарий.
Священник повернулся спиной к толпе и снова воскликнул:
— И на сем камне я создам церковь мою! — Затем он
поднял руки к небу и со счастливым смехом крикнул: — Grazie! Dio! Grazie!
Этот человек, вне всякого сомнения, утратил разум. Весь мир
следил за ним словно завороженный. Но той развязки, которая наступила, не ждал
никто. Издав радостный вопль, камерарий заспешил назад в собор Святого Петра.
Глава 118
Одиннадцать часов сорок две минуты.
