Интуиция подсказывала ей, что камерарий скорее всего прав, и
это ее безмерно удивляло. Размещение антивещества под землей, на глубине трех
этажей, представлялось ей чуть ли не благородным и человеколюбивым актом.
Примерно на такой же глубине находилось и хранилище «Оп-Мат». Теперь она знала,
что последствия взрыва будут менее разрушительными, чем она думала. Не будет ни
теплового удара, ни летающих обломков, способных поразить людей. Все
ограничится тем, что разверзнется земля и в образовавшийся кратер провалится
собор Святого Петра. Что само по себе будет вполне апокалиптическим зрелищем.
Неужели Колер все же проявил человеколюбие? Виттория до сих
пор не могла до конца поверить в его участие в этом страшном заговоре. Да, она
могла понять его ненависть к религии… но столь ужасный поступок был совсем не в
его духе. Неужели его озлобленность была столь чудовищной? Неужели он мог
нанять убийцу? Неужели он действительно хотел уничтожить Ватикан? Неужели
директор ЦЕРНа организовал убийство ее отца, четверых кардиналов и самого папы?
Все это казалось ей абсолютно неправдоподобным. И каким образом Колер ухитрился
внедрить своего агента в самое сердце города-государства? Рошер был человеком
Колера, сказала себе Виттория. Он был иллюминатом. Капитан, вне всякого
сомнения, имел ключи от всех помещений Ватикана — кабинета папы, дверей,
ведущих в Il Passetto, Некрополя, гробницы святого Петра. Он вполне мог
поместить ловушку с антивеществом в гробницу апостола (вход туда был
практически для всех запрещен) и дать команду гвардейцам обыскивать только
доступную для публики территорию. Рошер был уверен, что никто не сможет найти
антиматерию.
Но Рошер никак не мог рассчитывать на то, что камерарий
получит откровение свыше.
Откровение. Вера Виттории была не настолько глубокой, чтобы
девушка могла вот так сразу поверить в подобное чудо. Неужели Бог напрямую
беседовал с камерарием? Все ее существо протестовало против подобной
возможности, но в то же время она знала, что существует отрасль науки, занимающаяся
проблемами различных неявных связей. Ей самой чуть ли не каждый день
приходилось встречаться с примерами подобного общения. Морские черепашки
одновременно вылуплялись из пары яиц одной и той же кладки, хотя яйца были
развезены на тысячи миль друг от друга… скопления медуз площадью в несколько
акров пульсировали в такт, словно ими руководил один высший разум. Весь мир
пронизан невидимыми линиями связи, думала она.
Но связь между Богом и человеком?..
Виттория жалела, что рядом нет ее любимого отца, который мог
бы поделиться с дочерью своей верой. Однажды он уже объяснял ей в научных
терминах возможность божественных контактов, но убедить дочь в их существовании
Леонардо Ветра тогда не сумел. Она все еще помнила тот день, когда, увидев отца
молящимся, спросила:
— Папа, зачем ты зря тратишь время? Ведь Бог тебя все
равно не слышит.
Леонардо Ветра поднял на нее глаза и ответил с отеческой
улыбкой:
— Я знаю, что моя дочь — известный скептик. Значит, ты
не веришь, что Бог говорит с человеком? Если так, то позволь мне рассказать об
этом на твоем языке. — Он снял с полки муляж человеческого мозга и
поставил его перед ней на стол. — Как тебе, видимо, известно, Виттория,
человеческие существа, как правило, используют крайне незначительную часть
клеток мозга. Однако если поместить человека в экстремальную ситуацию,
вызванную физической травмой, чрезмерной радостью, страхом или глубоким
погружением в молитву, то все нейроны мозга начинают работать словно безумные,
порождая необыкновенную ясность мысли.
— Ну и что из того? — не согласилась
Виттория. — Ясность мысли вовсе не означает возможности бесед с Богом.
— А вот и нет! — воскликнул отец. — Ты же
знаешь, что в подобные моменты просветления люди находят решение казавшихся
ранее неразрешимыми проблем. Гуру называют подобное состояние высшим сознанием,
биологи — измененным состоянием, психологи — сверхчувствительностью. —
Отец выдержал паузу и продолжил: — А мы, христиане, называем это ответом на
наши молитвы. Иногда божественное откровение означает лишь, что твой ум распахивается
так, что слышит в твоем же сердце то, что ему уже давно известно, —
закончил Леонардо Ветра с широкой улыбкой.
Сейчас, торопливо спускаясь по ступеням в темную глубину,
Виттория думала, что отец, возможно, был прав. Вполне можно поверить в то, что
полученная камерарием травма повлияла на мозг таким образом, что
священнослужитель просто «понял», где может быть спрятано антивещество.
«Каждый из нас есть Бог, — сказал когда-то
Будда. — Каждому из нас известно все. И нам следует всего лишь распахнуть
свой ум, чтобы прислушаться к своей же мудрости».
И в те минуты, когда Виттория спускалась все глубже и глубже
под землю, она вдруг почувствовала, что ее ум полностью распахнулся… выпустив
на волю всю ее мудрость. Перед девушкой с предельной ясностью открылось то, что
вознамерился совершить камерарий. И эта ясность породила в ней такой страх,
которого никогда раньше ей испытывать не приходилось.
— Не надо, камерарий! Не надо! — закричала она в
глубь колодца. — Вы не понимаете! — Она представила толпу людей на
площади, и ее сердце похолодело. — Если вы вынесете антивещество наверх…
все умрут!
* * *
Лэнгдон с риском для жизни прыгал через две ступеньки,
сокращая расстояние между собой и камерарием. Проход был очень узким, но
никакой клаустрофобии ученый не ощущал. Новый ужас вытеснил из его сознания все
старые страхи.
— Камерарий! — кричал Лэнгдон, постепенно
приближаясь к световому пятну лампады. — Антивещество следует оставить на
месте! Иного выбора у нас нет!
Еще выкрикивая эти слова, Лэнгдон понял, что здесь что-то не
так. Получалось, что он, поверив в божественное откровение камерария, выступает
за то, чтобы собор Святого Петра, одно из величайших архитектурных достижений
человечества, был разрушен.
Но люди на площади… Иного выбора нет.
Жестокая ирония ситуации заключалась в том, что ради
спасения людей требовалось уничтожить церковь. Лэнгдон подумал, что подобная
символическая альтернатива могла изрядно позабавить иллюминатов.
Воздух в тоннеле был влажным и прохладным. Где-то там, в
глубине, находился священный necropolis… место последнего упокоения святого
Петра и бесчисленного множества ранних христиан. Лэнгдон дрожал словно от
холода. Оставалось надеяться, что их миссия не окажется самоубийственной.
Лампада камерария вдруг перестала двигаться, и расстояние
между ученым и клириком начало стремительно сокращаться.
