Камерарий явно не знал, как поступить.
Пистолет в руках Колера чуть приподнялся.
— Неужели вы все еще сомневаетесь в том, что я вас
пристрелю? — спросил директор ЦЕРНа.
— Что бы я вам ни сказал, — ответил
камерарий, — вы не тот человек, который способен понять мои слова.
— А вы все же попытайтесь.
Камерарий несколько секунд стоял неподвижно, его силуэт был
четко виден на фоне огня. Когда он заговорил, его голос зазвучал с таким
достоинством, словно речь шла не об убийстве, а об акте великого альтруизма.
— С самого начала времен, — начал
камерарий, — церковь вела сражение с врагами Бога. Иногда ее оружием было
слово, а иногда — меч. И мы всегда побеждали в этой борьбе.
Клирик говорил без тени сомнения, с полной убежденностью в
правоте своих слов.
— Но все демоны прошлого были демонами зла, и они
вызывали всеобщий страх и отвращение… Бороться с ними нам было сравнительно
легко. Но сатана хитер и умен. С течением времени его дьявольская личина обрела
иную форму… форму чистого разума. Эта внешне прозрачная форма тем не менее
коварна и опасна. Она, как и демоны прошлого, лишена души. — В голосе
камерария неожиданно вспыхнул гнев, и он продолжил чуть ли не с маниакальным
напором: — Подскажите мне, мистер Колер, каким образом церковь может выступить
с осуждением того, что придает нашему уму способность логически мыслить? Как
можем мы открыто осуждать то, что является фундаментом нашего общества? Стоит
нам возвысить голос, чтобы выступить с предупреждением, как вы поднимаете крик,
называя нас невеждами и параноиками. Вы возвещаете всему миру, что обскуранты
пытаются положить конец прогрессу. И зло, которое вы сеете, постоянно
разрастается. Это зло, завернувшееся в мантию самодовольного интеллектуализма,
разрастается, как раковая опухоль. Зло обожествляет себя, являя миру все новые
и новые чудеса. Чудеса техники и технологии. И вы делаете это постоянно, внушая
всем, что вы есть подлинное Добро. Наука, говорите вы, пришла к вам, дабы
избавить вас от болезней, голода и страдании! Преклоняйтесь перед наукой —
новым божеством, божеством всемогущим и всемилостивейшим! Не обращайте внимания
на порождаемые ею смертоносное оружие и хаос! Забудьте о своем хрупком одиночестве
и о все новых и новых угрозах! Наука всегда с вами! — Камерарий сделал
несколько шагов вперед к направленному на него пистолету. — Но я увидел за
всем этим оскал сатаны… узрел скрытую угрозу…
— О чем вы говорите? Ведь открытие Ветра практически
доказало существование Бога! Леонардо был вашим союзником!
— Союзником? Нет! Наука и религия не могут шагать рука
об руку. Вы и я обращаемся к разным богам. Кто является вашим божеством?
Протоны, масса и электрический заряд? Разве способен подобный бог внушить
вдохновение? Разве может ваш бог, прикоснувшись к сердцу каждого человека,
напомнить ему о его ответственности перед Высшей силой? Об ответственности
перед другими людьми? Ветра заблуждался. Человек не имеет права засунуть Божий
акт Творения в пробирку и размахивать ею перед всем миром! Это не прославляет
Бога, это принимает Его!
Камерарий скрюченными пальцами обеих рук вцепился в ткань
сутаны на груди, и в его голосе зазвенели истерические ноты.
— И поэтому вы его убили?
— Ради блага церкви! Ради блага всего человечества! Его
безумное открытие! Человек еще не созрел для того, чтобы обладать могуществом
Творца. Бог в пробирке? Капля жидкости, способная превратить в пар целый город?
Его надо было остановить!!!
Выкрикнув последнюю фразу, камерарий вдруг умолк и взглянул
на огонь. Создавалось впечатление, что он взвешивает в уме различные варианты
своих дальнейших действий.
— Вы признались в преступлении, — сказал Колер,
поднимая пистолет. — Вам не спастись.
— Разве вы не знаете, что признание греха уже есть путь
к спасению? — печально рассмеялся камерарий. Он посмотрел на дверь и
продолжил: — Когда Бог на вашей стороне, перед вами открываются такие
возможности, которых вам, дорогой директор, не дано понять.
Когда эти слова все еще звучали в воздухе, камерарий взялся
обеими руками за ворот сутаны и рывком разорвал на себе одежду, обнажив грудь.
— Что вы задумали?! — изумленно спросил Колер.
Камерарий не ответил. Он отступил назад к камину и снял с
янтарных углей какой-то предмет.
— Прекратите! — закричал, не опуская пистолета,
Колер. — Что вы делаете?
Когда камерарий обернулся, в его руках было раскаленное
докрасна клеймо. «Ромб иллюминати»!
— Я собирался сделать это в одиночестве… — Голос
его дрожал от напряжения, а взгляд стал абсолютно диким. — Но теперь… Я
вижу, что вас сюда послал Бог. И вы — мое спасение.
Прежде чем Колер успел что-то сделать, камерарий закрыл
глаза, запрокинул голову и приложил раскаленное клеймо к самому центру груди.
Плоть зашипела, а клирик закричал:
— Мать Мария! Мария Благословенная!.. Помоги своему
сыну!
В кадре появился Колер. Он неуклюже стоял на ногах,
размахивая рукой с пистолетом.
Камерарий кричал, покачиваясь от невыносимой боли. Затем,
бросив клеймо к ногам Колера, он рухнул на пол и забился в конвульсиях, не
переставая вопить.
Все остальное происходило словно в тумане.
В комнату ворвались швейцарские гвардейцы. Звуковая дорожка
взорвалась выстрелами. Колер схватился за грудь, сделал шаг назад и упал в
кресло.
— Нет! — закричал Рошер, пытаясь остановить
стрелявших в Колера гвардейцев.
Катающийся по полу камерарий яростно ткнул пальцем в сторону
капитана и прохрипел:
— Иллюминат!
— Ублюдок! — закричал Рошер. — Лицемерный
свято…
Шартран срезал офицера тремя выстрелами.
После этого гвардейцы столпились вокруг камерария. В кадре
возникло полубезумное лицо Роберта Лэнгдона. Он стоял на коленях рядом с
креслом Колера и разглядывал клеймо. Затем изображение задергалось. К Колеру
вернулось сознание, и он попытался извлечь из подлокотника кресла крошечную
видеокамеру. Когда ему это наконец удалось, он протянул аппарат Лэнгдону и
хрипло прошептал:
— Передайте… передайте… прессе.
На этом запись заканчивалась. Через несколько секунд
демонстрация началась сначала.
