Камерарий повернулся к Оливетти, и взгляд его зеленых глаз
говорил, что временный правитель Ватикана ждет объяснений.
— Синьор, — зашептал ему на ухо Оливетти, —
это правда, что четыре кардинала еще не явились в Сикстинскую капеллу. Но для
тревоги нет никаких оснований. Все они утром находились в своих резиденциях в
Ватикане. Час назад вы лично пили с ними чай. Четыре кардинала просто не
явились на предшествующую конклаву дружескую встречу. Я уверен, что они
настолько увлеклись лицезрением наших садов, что потеряли счет времени.
— Увлеклись лицезрением садов? — В голосе
камерария не осталось и следа его прежнего спокойствия. — Они должны были
появиться в капелле еще час назад!
Лэнгдон бросил изумленный взгляд на Витторию. Исчезли
кардиналы? Так вот, значит, что они там разыскивают!
— Перечень имен выглядит весьма внушительно, и он
должен убедить вас в серьезности наших намерений. Это кардинал Ламассэ из
Парижа, кардинал Гуидера из Барселоны, кардинал Эбнер из Франкфурта…
После каждого произнесенного имени коммандер Оливетти на
глазах становился все меньше и меньше ростом.
— …и наконец, кардинал Баджиа из Италии.
Камерарий весь как-то обмяк и обвис. Так обвисают паруса
корабля, неожиданно попавшего в мертвый штиль. На его сутане вдруг появились
глубокие складки, и он рухнул в кресло, шепча:
— I preferiti… Все четыре фаворита, включая Баджиа…
наиболее вероятного наследника Святого престола… как это могло случиться?
Лэнгдон достаточно много знал о процедуре избрания папы, и
отчаяние камерария было ему вполне понятно. Если теоретически каждый из
кардиналов не старше восьмидесяти лет мог стать понтификом, то на практике лишь
немногие из них пользовались авторитетом, который позволял им рассчитывать на
две трети голосов, необходимых для избрания. Этих кардиналов называли
preferiti. И все они исчезли.
На лбу камерария выступил пот.
— Что вы намерены с ними сделать? — спросил он.
— Как вы думаете, что я с ними намерен сделать? Я —
потомок ассасинов.
Лэнгдон вздрогнул. Он хорошо знал это слово. В течение
столетий церковь имела немало смертельных врагов, среди которых были ассасины и
тамплиеры.
[56]
Это были люди, которых Ватикан либо истреблял,
либо предавал.
— Освободите кардиналов, — сказал
камерарий. — Разве вам не достаточно уничтожить Град Божий?
— Забудьте о своих кардиналах. Они для вас потеряны
навсегда. Однако можете не сомневаться, что об их смерти будут помнить долгие
годы… миллионы людей. Мечта каждого мученика. Я сделаю их звездами прессы и
телевидения. Не всех сразу, а одного за другим. К полуночи братство
«Иллюминати» станет центром всеобщего внимания. Какой смысл менять мир, если
мир этого не видит? В публичном убийстве есть нечто завораживающее. Разве не
так? Церковь доказала это много лет назад… инквизиция, мучения, которым вы
подвергли тамплиеров, крестовые походы… и, конечно, La purga, — закончил
он после недолгой паузы.
Камерарий не проронил ни слова.
— Неужели вы не знаете, что такое La purga? —
спросил потомок ассасинов и тут же сам ответил: — Впрочем, откуда вам знать,
ведь вы еще дитя. Служители Бога, как правило, никудышные историки. Возможно,
потому, что их прошлые деяния вызывают у них стыд.
— La purga, — неожиданно для самого себя произнес
Лэнгдон. — 1668 год. В этом году церковь заклеймила четырех
ученых-иллюминатов. Выжгла на их телах каленым железом знак креста. Якобы для
того, чтобы очистить их от грехов.
— Кто это сказал? — поинтересовался невидимый
собеседник. В его голосе было больше любопытства, чем озабоченности.
— Мое имя не имеет значения, — ответил Лэнгдон,
пытаясь унять предательскую дрожь в голосе. Ученый был несколько растерян,
поскольку ему впервые в жизни приходилось беседовать с живым иллюминатом.
Наверное, он испытал бы то же чувство, если бы с ним вдруг заговорил сам…
Джордж Вашингтон. — Я ученый, который занимался исследованием истории
вашего братства.
— Великолепно! — ответил голос. — Я польщен
тем, что в мире еще сохранились люди, которые помнят о совершенных против нас
преступлениях.
— Однако большинство из этих людей полагают, что вас на
земле уже не осталось.
— Заблуждение, распространению которого мы сами
способствовали. Что еще вам известно о La purga?
Лэнгдон не знал, что ответить. «Что еще мне известно? Мне
известно лишь то, что все, свидетелем чего я явлюсь, — чистое безумие!»
Вслух же он произнес:
— После клеймения ученых убили, а их тела были брошены
на самых людных площадях Рима в назидание другим ученым, чтобы те не вступали в
братство «Иллюминати».
— Именно. Поэтому мы поступим точно так же. Quid pro
quo. Можете считать это символическим возмездием за мученическую смерть наших
братьев. Ваши кардиналы будут умирать каждый час, начиная с восьми вечера. К
полуночи весь мир замрет в ожидании.
— Вы действительно хотите заклеймить и убить этих
людей? — машинально приблизившись к телефону, спросил американец.
— История повторяется. Не так ли? Конечно, мы сделаем
это более элегантно и более смело, чем когда-то церковь. Она умертвила наших
братьев тайком и выбросила их тела тогда, когда этого никто не мог увидеть. Я
квалифицирую это как трусость.
— Вы хотите сказать, — не веря своим ушам, спросил
Лэнгдон, — что заклеймите и убьете этих людей публично?!
— Конечно. Хотя все зависит от того, что понимать под
словом «публично». Кажется, в церковь в наше время ходят не очень много людей?
— Вы намерены убить их под сводами церкви? —
спросил Лэнгдон.
— Да, как проявление милосердия с нашей стороны. Это
позволит Богу забрать их души к себе на небо быстро и без хлопот. Думаю, мы
поступаем правильно. Ну и пресса, конечно, будет от этого в восторге.
— Откровенный блеф, — произнес Оливетти, к
которому вернулось ледяное спокойствие. — Невозможно убить человека в
помещении церкви и безнаказанно оттуда скрыться.
