— Желаю вам всего наилучшего, мистер Лэнгдон, —
почти ласково проговорил он.
Машина вновь рванулась вперед, набирая сумасшедшую скорость
на 200-ярдовой дорожке, круто сворачивающей к главному входу лаборатории. Перед
ними возвышалось прямоугольное ультрасовременное сооружение из стекла и стали.
Дизайн, придававший такой громаде поразительную легкость и прозрачность, привел
Лэнгдона в восхищение. Он всегда питал слабость к архитектуре.
— Стеклянный собор, — пояснил пилот.
— Церковь? — решил уточнить Лэнгдон.
— Отнюдь. Вот как раз церкви у нас нет. Единственная
религия здесь — это физика. Так что можете сколько угодно поминать имя Божье
всуе, но если вы обидите какой-нибудь кварк
[7]
или мезон
[8]
— тогда вам уж точно несдобровать.
Лэнгдон в полном смятении заерзал на пассажирском сиденье,
когда автомобиль, завершив, как ему показалось, вираж на двух колесах,
остановился перед стеклянным зданием. Кварки и мезоны? Никакого пограничного
контроля? Самолет, развивающий скорость 15 М? Да кто же они такие, черт побери,
эти ребята? Полированная гранитная плита, установленная у входа, дала ему ответ
на этот вопрос.
Conseil Europeen pour la Recherche Nucleaire
— Ядерных исследований? — на всякий случай
переспросил Лэнгдон, абсолютно уверенный в правильности своего перевода
названия с французского.
Водитель не ответил: склонившись чуть ли не до пола, он
увлеченно крутил ручки автомагнитолы.
— Вот мы и приехали, — покряхтывая, распрямил он
спину. — Здесь вас должен встречать директор.
Лэнгдон увидел, как из дверей здания выкатывается инвалидное
кресло-коляска. Сидящему в ней человеку на вид можно было дать лет шестьдесят.
Костлявый, ни единого волоска на поблескивающем черепе, вызывающе выпяченный
подбородок. Человек был одет в белый халат, а на подножке кресла неподвижно
покоились ноги в сверкающих лаком вечерних туфлях. Даже на расстоянии его глаза
казались совершенно безжизненными — точь-в-точь два тускло-серых камешка.
— Это он? — спросил Лэнгдон.
Пилот вскинул голову.
— Ох, чтоб тебя… — Он с мрачной ухмылкой обернулся
к Лэнгдону. — Легок на помине!
Не имея никакого представления о том, что его ждет, Лэнгдон
нерешительно вылез из автомобиля.
Приблизившись, человек в кресле-коляске протянул ему
холодную влажную ладонь.
— Мистер Лэнгдон? Мы с вами говорили по телефону. Я —
Максимилиан Колер.
Глава 7
Генерального директора ЦЕРНа Максимилиана Колера за глаза
называли кайзером. Титул этот ему присвоили больше из благоговейного ужаса,
который он внушал, нежели из почтения к владыке, правившему своей вотчиной с
трона на колесиках. Хотя мало кто в центре знал его лично, там рассказывали
множество ужасных историй о том, как он стал калекой. Некоторые недолюбливали
его за черствость и язвительность, однако не признавать его безграничную
преданность чистой науке не мог никто.
Пробыв в компании Колера всего несколько минут, Лэнгдон
успел ощутить, что директор — человек, застегнутый на все пуговицы и никого
близко к себе не подпускающий. Чтобы успеть за инвалидным креслом с
электромотором, быстро катившимся к главному входу, ему приходилось то и дело
переходить на трусцу. Такого кресла Лэнгдон еще никогда в жизни не видел — оно
было буквально напичкано электронными устройствами, включая многоканальный
телефон, пейджинговую систему, компьютер и даже миниатюрную съемную
видеокамеру. Этакий мобильный командный пункт кайзера Колера.
Вслед за креслом Лэнгдон через автоматически открывающиеся
двери вошел в просторный вестибюль центра.
Стеклянный собор, хмыкнул про себя американец, поднимая
глаза к потолку и увидев вместо него небо.
Над его головой голубовато отсвечивала стеклянная крыша,
сквозь которую послеполуденное солнце щедро лило свои лучи, разбрасывая по
облицованным белой плиткой стенам и мраморному полу геометрически правильные
узоры и придавая интерьеру вестибюля вид пышного великолепия. Воздух здесь был
настолько чист, что у Лэнгдона с непривычки даже защекотало в носу. Гулкое эхо
разносило звук шагов редких ученых, с озабоченным видом направлявшихся через
вестибюль по своим делам.
— Сюда, пожалуйста, мистер Лэнгдон.
Голос Колера звучал механически, словно прошел обработку в
компьютере. Дикция точная и жесткая, под стать резким чертам его лица. Колер
закашлялся, вытер губы белоснежным платком и бросил на Лэнгдона пронзительный
взгляд своих мертвенно-серых глаз. — Вас не затруднит поторопиться?
Кресло рванулось по мраморному полу. Лэнгдон поспешил за ним
мимо бесчисленных коридоров, в каждом из которых кипела бурная деятельность.
При их появлении ученые с изумлением и бесцеремонным любопытством разглядывали
Лэнгдона, стараясь угадать, кто он такой, чтобы заслужить честь находиться в
обществе их директора.
— К своему стыду, должен признаться, что никогда не
слышал о вашем центре, — предпринял Лэнгдон попытку завязать беседу.
— Ничего удивительного, — с нескрываемой
холодностью ответил Колер. — Большинство американцев отказываются
признавать мировое лидерство Европы в научных исследованиях и считают ее
большой лавкой… Весьма странное суждение, если вспомнить национальную
принадлежность таких личностей, как Эйнштейн, Галилей и Ньютон.
Лэнгдон растерялся, не зная, как ему реагировать. Он вытащил
из кармана пиджака факс.
— А этот человек на фотографии, не могли бы вы…
— Не здесь, пожалуйста! — гневным взмахом руки
остановил его Колер. — Дайте-ка это мне.
Лэнгдон безропотно протянул ему факс и молча пошел рядом с
креслом-коляской.
Колер свернул влево, и они оказались в широком коридоре,
стены которого были увешаны почетными грамотами и дипломами. Среди них сразу
бросалась в глаза бронзовая доска необычайно больших размеров. Лэнгдон замедлил
шаг и прочитал выгравированную на металле надпись:
ПРЕМИЯ АРС ЭЛЕКТРОНИКИ «За инновации в сфере культуры в эру
цифровой техники» присуждена Тиму Бернерсу-Ли и Европейскому центру ядерных
исследований за изобретение Всемирной паутины
