— В том самом Пантеоне? — с сомнением спросила
Виттория.
— Да. Тот самый Рафаэль в том самом Пантеоне. Лэнгдон
был вынужден признать, что он совсем не ожидал того, что начальной вехой на
Пути просвещения может оказаться Пантеон. Он предполагал, что первый алтарь
науки будет находиться в какой-нибудь скромной, неприметной церкви. Что же
касается Пантеона, то это грандиозное сооружение с отверстием в куполе даже в
первой половине XVII века было одним из самых людных мест в Риме.
— Но разве Пантеон — церковь? — спросила Виттория.
— Это древнейший католический храм Рима.
— Неужели вы верите в то, что первый кардинал может
быть убит в Пантеоне? — с сомнением в голосе спросила Виттория. —
Ведь это одна из главнейших достопримечательностей Рима, и там постоянно кишат
туристы.
— Иллюминаты, по их словам, хотят, чтобы весь мир
следил за экзекуцией. Убийство кардинала в Пантеоне наверняка привлечет
всеобщее внимание.
— Не могу поверить, что этот парень рассчитывает
скрыться, совершив преступление на глазах многочисленной публики. Такое просто
невозможно!
— Похищение четырех кардиналов из Ватикана тоже
представлялось делом совершенно немыслимым. Однако это произошло. Четверостишие
прямо указывает на Пантеон.
— А вы уверены, что Рафаэль похоронен в его стенах?
— Я много раз видел его гробницу.
Виттория кивнула, хотя, судя по всему, сомнения ее до конца
не оставили.
— Сколько сейчас времени? — спросила она.
— Семь тридцать, — бросив взгляд на Микки-Мауса,
ответил Лэнгдон.
— Как далеко отсюда до Пантеона?
— Не более мили. Мы вполне успеваем.
— А что значит «с дьявольской дырою»?
— Для ранних христиан, — сказал он, — видимо,
не было более дьявольского места, чем это сооружение. Ведь оно получило свое
название от более ранней религии, именуемой пантеизмом. Адепты этой веры поклонялись
всем богам, и в первую очередь матери Земле.
Еще будучи студентом, Лэнгдон удивлялся тому, что огромный
центральный зал Пантеона был посвящен Гее — богине Земли. Пропорции зала были
настолько совершенны, что переход от стен к гигантскому куполу был абсолютно
незаметен для глаза.
— Но почему все же с «дьявольской»? — не унималась
Виттория.
Точного ответа на этот вопрос у Лэнгдона не имелось.
— «Дьявольской дырою» Мильтон, видимо, называет
oculus, — высказал логичное предположение американец, — знаменитое
круглое отверстие в центре свода.
— Но это же церковь, — продолжала Виттория, легко
шагая рядом с ним. — Почему они назвали отверстие дьявольским?
Лэнгдон этого не знал, тем более что выражение «дьявольская
дыра» он слышал впервые. Но сейчас он припомнил то, что говорили в VI–VII веках
о Пантеоне теологи. Беда Достопочтенный
[71] утверждал,
например, что отверстие в куполе пробили демоны, спасаясь бегством из
языческого храма в тот момент, когда его освящал папа Бонифаций IV. Теперь эти
слова приобрели для Лэнгдона новый смысл.
— И почему братство «Иллюминати» использовало фамилию
«Санти», вместо того чтобы сказать просто: «Рафаэль»? — спросила Виттория,
когда они вошли в маленький дворик перед зданием штаба швейцарской гвардии.
— Вы задаете слишком много вопросов.
— Папа мне постоянно об этом говорил.
— Я вижу две возможные причины. Одна из них заключается
в том, что в слове «Рафаэль» слишком много слогов, что могло нарушить
ямбический строй стиха.
— Выглядит не очень убедительно, — заметила
девушка.
— И во-вторых, — продолжал Лэнгдон, — слово
«Санти» делало четверостишие менее понятным, так как только самые образованные
люди знали фамилию Рафаэля.
И эта версия, похоже, Витторию не удовлетворила.
— Не сомневаюсь, что при жизни художника его фамилия
была хорошо известна, — сказала она.
— Как ни удивительно, но это вовсе не так. Известность
по имени символизировала тогда всеобщее признание. Рафаэль избегал использовать
свою фамилию, точно так же, как это делают современные поп-идолы. Мадонна,
например, бежит от своей фамилии Чикконе как от чумы.
— Неужели вы знаете фамилию Мадонны? — изумленно
спросила Виттория.
Лэнгдон уже успел пожалеть о своем примере. Удивительно,
какая чепуха лезет в голову, когда живешь среди десяти тысяч подростков.
Когда Лэнгдон и Виттория подходили к дверям штаба, их
остановил грозный окрик:
— Стоять!
Обернувшись, они увидели, что на них обращен ствол автомата.
— Эй! — крикнула Виттория. — Поосторожнее с
оружием, оно может…
— Никаких шортов! — рявкнул часовой, не опуская
ствола.
— Soldato! — прогремел за их спиной голос
возникшего на пороге Оливетти. — Немедленно пропустить!
— Но, синьор, на даме… — начал потрясенный этим
приказом швейцарец.
— В помещение! — проревел коммандер. — Но,
синьор, я на посту…
— Немедленно! Там ты получишь новый приказ. Через две
минуты капитан Рошер приступит к инструктированию персонала. Мы организуем
новый поиск.
Так и не пришедший в себя часовой нырнул в здание, а
дымящийся от злости Оливетти подошел к Лэнгдону и Виттории.
— Итак, вы побывали в наших секретных архивах. Я жду
информации.
— У нас хорошие новости, — сказал Лэнгдон.
— Остается надеяться, что это будут чертовски хорошие
новости! — прищурившись, бросил коммандер.
