— Тогда поговорите со мной. Объясните, почему отдаетесь в руки палача.
— Это не так. — Слова его хлынули потоком. — Я не знаю, как объясниться, как защищать себя. Я не совершал этих убийств, хотя все выглядит так, что никто больше не мог их совершить. Сеньора Рехина, клянусь вам, я не мог этого сделать. Но как мне доказать это? По крайней мере, пока я здесь, больше никто не умер. Разве это не хорошо? А когда меня повесят… — Он умолк. — Я знаю, что меня повесят, хотя такие добрые люди, как Ромеу и сеньор Исаак, стараются помочь мне, но, когда я буду повешен, может быть, не умрет больше никто. Во всяком случае, я добьюсь этого.
— Не понимаю, — сказала Рехина. — Не понимаю, что происходит. Не понимаю вас. Вы хотите этой смерти?
— Сеньора Рехина, я сделал в жизни много дурного — лгал, предавал, был жестоким. Здесь я никого не предал, клянусь, и с первого дня в этом городе обнаружил, что утратил желание или умение лгать. Говорил правду или молчал. Но я много думал о том, что случилось со мной, и понял, что несу наказание. Это определенно наказание, раз Господь это допустил. Что еще я могу думать? Теперь вы знаете. Я не хотел говорить вам этого, потому что ваше хорошее мнение для меня кое-что значило, и говорить эти вещи, заслужить ваше презрение… — он сделал дрожащий вздох. — Заслужить ваше презрение для меня раскаленный меч. — Лука встал и отвернулся от нее, приложив ладонь к прохладной каменной стене. — Я надеялся, что смогу сойти в могилу так, что вы пожалеете о моей смерти и возмутитесь, что невиновный был несправедливо обвинен. Эта мысль утешала меня, но она была успокоительной ложью. Хорошо, что вы сегодня пришли. Прощайте, сеньора.
— Лука, вы слишком спешите прощаться, — сказала Рехина. — Я еще не решила уходить, и до возвращения тюремщика уйти не смогу. Дверь заперта.
— Извините, — сказал он. — Я уйду в свою камеру.
— Ее дверь тоже заперта, — сказала Рехина, — поэтому вам придется продолжать наш разговор. У вас нет выбора.
— Как вы можете разговаривать с таким, как я? — спросил он.
— Лука, вы умный, искусный человек, но иногда кажется, что совсем не знаете жизни.
— Почему вы это говорите?
— Почему вы говорите, что я презираю вас? Этого нет и никогда не было. Я знала, что вы не знаток трав — моя бабушка составляла лучшие лекарства, чем вы. Но вы никогда не называли себя знатоком. Это говорили другие люди, поскольку вы хотели быть травником — не знаю, почему, — и вы позволили им в это поверить. Но вы улучшали самочувствие людей своими двумя лекарствами и своей доброй натурой.
— Это не оправдание, — сказал он.
— Сейчас я судья, Лука, и говорю, что дурным это не было. Теперь послушайте меня. Многие люди говорят время от времени жуткую, злобную ложь, но друзья и члены семей по-прежнему любят их, восхищаются ими. Мы все иногда предаем людей. Кого вы предали? Свою страну? Своего короля? Скажите, что вы сделали, я скажу, безнравственны вы или нет, и, клянусь, буду молчать, если это было серьезное преступление. Скажите ради всего святого, что вы сделали?
— Вы не священник, чтобы я изливал вам яд своей души, — сказал Лука.
— Нет. Я целитель, посланный, чтобы вывести этот яд и вылечить вас.
— Какая разница?
— Не спорьте. Скажите.
Лука придвинул свой стул поближе к ее стулу, сел и негромко заговорил.
Спустя около получаса Лука впервые поднял взгляд на Рехину.
— Больше ничего вспомнить не могу, — сказал он и с удивлением увидел, что на губах у девушки дрожит улыбка, хотя глаза ее по-прежнему были подозрительно влажными.
— И это все? Ничего больше? — Она встала и обошла контору, прислушиваясь к звукам по ту сторону деревянной стены. — Если так, — сказала она очень тихо, — то каждого мужчину на площади, каждую женщину на рынке нужно повесить до наступления темноты. Вы бывали недобрым и бездумным, но и все мы тоже. Лука, вы очень добрый и очень глупый — либо так, либо я глупейшее существо на свете.
— Почему вы так говорите?
— Потому что я люблю вас, Лука, и если должна спасти вас от виселицы, я это сделаю.
Вернувшись, тюремщик зашел в соседнюю со своим кабинетом комнату.
— Привет, Пере, — сказал он человеку; работавшему там со счетными книгами. — Я зашел посмотреть, как там дела.
Подошел к стене и заглянул в небольшую дырочку от сучка.
— Они оба там, — сказал Пере. — Я слышу их голоса.
— Пожалуй, — сказал тюремщик, — в данных обстоятельствах дам им еще несколько минут. Он славный парень.
Даниель проснулся и обнаружил, что находится в кабинете врача и в среду; в воскресенье он все еще оставался в этом доме, тайком гулял рано утром или когда все укладывались спать, ел то, что приносила Ракель в разное время дня и ночи, и проводил долгие часы в негромких разговорах с будущим тестем.
— Я каждый день записывал происходящее, — сказал Даниель, — чтобы не забыть подробности, которые могут быть важными. Боюсь, многие из них совершенно незначительны, но если хотите, просмотрю их, посмотрю, что еще сумею там обнаружить.
— Превосходно, — сказал Исаак, — но я хотел бы, чтобы ты прочел мне свои записи, день за днем.
— С чего начать?
— С Мальорки, — ответил Исаак. — Думаю, то, что происходило на борту судна, можно пока оставить.
И Даниель читал, во многих случаях перечитывал, пока его голос не становился хриплым. Ракель металась туда-сюда, наблюдала за людьми во дворе, предупреждала об угрожающем приближении матери, приносила еду и питье, уносила тарелки, чаши и кувшины.
Исаак обращал мало внимания на подробности, которые казались Даниелю самыми значительными: сеньора Перла, Сара и нападение на него, женщина у сыромятен, которая встретила его расспросы так злобно. С другой стороны, проявлял большой интерес к тем, о которых Даниель не счел нужным упоминать: учитель, домохозяйка столяра, женщина и солдат на городской стене, когда он отплывал.
— Почему ты не упоминал о них раньше? — спросил Исаак, когда Даниель дочитал эту часть с ее затейливыми описаниями.
— Потому что они не имели никакого отношения к тому, что я должен был выяснить.
— Тем не менее они по-своему интересны, — сказал Исаак.
И разбор приключений Даниеля продолжался.
В течение пяти дней, когда все в доме Исаака, за исключением хозяина и его младенца-сына, готовились к пасхе — мели, оттирали, стряпали, чистили, вытряхивали и проветривали — Даниель прятался в кабинете врача. Наконец, когда день перешел в вечер, все надели лучшие свежевыстиранные одежды и собрались на пасхальный седер. Эфраим с Дольсой, хоть и были обеспокоены и огорчены тем, что Даниель не успел вернуться, присоединились к семье Исаака, как планировалось еще до поездки на Мальорку. Стол был накрыт самыми красивыми скатертями, блюда расставлены, и все, от хозяйки дома и ее гостей до кухонного мальчика-прислужника, готовы были занять свои места, когда наступила эта минута. Юдифь оглядела приготовления зоркими глазами.
