ПРОЛОГ
Монастырь Сан-Доменико Маджоре, Неаполь, 1576
Наружная дверь с грохотом распахнулась, эхо раскатилось по коридору, и доски пола задрожали под уверенными шагами нескольких пар ног. Я примостился на краю деревянной скамьи в маленькой каморке, чтобы быть подальше от выгребной ямы. Что они пришли, я понял лишь тогда, когда огонек тонкой свечки задрожал на сквозняке, вызванном вторжением, и на каменной стене пустились в пляс тени. «Allora»,
[1]
— пробормотал я, поднимая глаза от книги. Явились за мной наконец.
Шаги замерли у двери нужника, загрохотали удары кулаков, и аббат завопил:
— Брат Джордано! Повелеваю вам выйти сию же минуту и представить нам то, что вы держите в руках.
Я отчетливо услышал, как хихикнул один из спутников настоятеля и наш аббат, брат Доменико Вита, сердито цыкнул на весельчака. Я и сам не сдержал улыбки. Любые телесные отправления вызывали омерзение у брата Доменико, — и до чего же ему противно было вытаскивать одного из своих подопечных из столь мерзкого убежища!
— Одну минуточку, отец мой, — откликнулся я, распоясывая рясу, будто я и впрямь пользовался отхожим местом по назначению. Книга все еще была у меня в руках. Спрятать ее в складках одежды? Бесполезно: обыщут, как только выйду.
— Немедленно, брат, — даже сквозь дверь в голосе брата Доменико отчетливо слышалась угроза. — Вы сегодня провели в уборной два часа, достаточно, я полагаю.
— Что-то не то съел, отец мой, — вздохнул я и с величайшим сожалением бросил книгу в яму. Где-то внизу чавкнуло, и вонючая жижа засосала ее. А какое было славное издание!
Я отодвинул засов и распахнул дверь. Вот он, мой настоятель, — толстые щеки аж трясутся от еле сдерживаемой ярости. Впечатляющее зрелище, особенно в свете факелов, которые держит его свита — четверо монахов. И все четверо смотрят на меня с ужасом и тайным восторгом.
— Ни с места, брат Джордано, — предупредил меня аббат, ткнув пальцем мне в лицо. — Довольно играть в прятки.
Он вошел в уборную, и вонь ударила ему в нос, однако аббат лишь поморщился и повыше приподнял факел, чтобы осветить все углы. Ничего не найдя, он обернулся к своим подручным:
— Обыщите его.
Мои собратья смущенно переглянулись. Вперед с неприятной ухмылкой на тонких губах выступил Агостино де Монталкино, тосканская подлюка — никогда он меня не любил, а уж после того, как я вышел победителем в споре с ним об арианской ереси, неприязнь перешла в открытую вражду. Всем направо и налево он нашептывал, будто я отрицаю Божественную сущность Христа. Нет сомнения, это он донес на меня аббату.
— Прости, брат Джордано, — выговорил он, кривя губы, и принялся водить руками сначала по моим бокам, потом по бедрам.
— Смотри, не переусердствуй, — буркнул я.
— Всего лишь выполняю приказ старшего, — просюсюскал Монталкино. Ощупав меня всего, он выпрямился и обернулся к аббату Доменико, явно разочарованный: — Под рясой ничего не спрятано, отец.
Аббат Доменико подступил ко мне вплотную и с минуту в молчании созерцал меня. Его лицо настолько приблизилось к моему, что я мог сосчитать волоски у него в ноздрях и чувствовал сильный запах лука из его пасти.
— Грех прародителя нашего — жажда запретного знания. — Он четко выговаривал каждое слово, то и дело облизывая губы. — Он хотел уподобиться Богу. Таков и твой грех, брат Джордано Бруно. Ты один из наиболее одаренных молодых людей, каких я встречал за годы служения в Сан-Доменико Маджоре, но любопытство и гордость ума препятствуют тебе обратить этот дар Господа во славу Церкви. Настало время предать тебя отцу инквизитору.
— О нет, отец мой… Я же ничего дурного… — взмолился я.
Аббат уже повернулся, чтобы уйти, и свой вопль я обращал к его спине, однако тут за моей спиной радостно взвыл Монталкино:
— Брат Доменико! Тут что-то есть!
Он направил свет факела в зловонную дыру, и на лице моего недруга расплылась гнусная улыбка.
Брат Вита побледнел, но послушно склонился над выгребной ямой, высматривая, что там нашел тосканец. Разглядев, он обернулся ко мне и приказал:
— Отправляйся в свою келью, брат Джордано, и оставайся там до моего приказа. Мы немедленно вызовем отца инквизитора. Брат Монталкино, достаньте оттуда книгу. Сейчас мы узнаем, какой некромантии и ереси наш брат предается с усердием, какого никогда не выказывал в изучении Святого Писания.
Монталкино в замешательстве переводил взгляд с аббата на меня, ослушника. Я-то просидел в отхожем месте два часа и вроде как притерпелся, принюхался, но ему засунуть руку в яму под деревянным настилом… уф! Так что я лишь еще шире улыбнулся брату Монталкино.
— Я, господин мой? — заныл монах.
— Ты, брат, и поскорее. — Аббат поплотнее закутался в рясу от пронизывающего ночного ветра.
— Зря вы так мучаетесь, — вмешался я. — Это всего лишь Эразм Роттердамский, а не черная магия.
— Сочинения Эразма включены инквизицией в список запрещенных книг, о чем тебе прекрасно известно, брат Джордано, — угрюмо проворчал аббат, уставившись на меня своими тупыми глазками. — Однако мы должны удостовериться. Полно нас дурачить, настала пора проверить чистоту твоей веры. Брат Батиста! — окликнул он одного из факелоносцев; монах подался вперед, весь внимание. — Пошли за отцом инквизитором.
Пасть на колени и молить о пощаде? Унизиться и утратить самоуважение? Бесполезно: аббат Доменико ревностно исполняет все правила. Если уж он счел нужным отдать меня в руки отца инквизитора в назидание и устрашение братии, то не отступится, пока не доведет дело до конца. А я, к ужасу своему, хорошо представлял, каков будет этот конец. Не унижаясь более, я опустил капюшон на лицо и последовал за аббатом и его подручными, бросив лишь злорадный взгляд на подлеца Монталкино: тот засучивал рукава, готовясь лезть в дерьмо за моим Эразмом.
— Повезло тебе, брат, — подмигнул я на прощание. — Мое пахнет куда слаще, чем у прочих.
Доносчик поднял голову, дернул брезгливо губой.
— Посмотрим, как ты будешь острить, когда тебе в зад воткнут раскаленную кочергу.
Да, христианское милосердие для него, похоже, пустой звук.
Наружные переходы продувал ледяной неаполитанский ветер, но все равно это было куда приятнее, чем смрад отхожего места. Со всех сторон громоздились каменные строения монастыря, крытая галерея, по которой мы шли, скрывалась в их тени. Слева нависал огромный фасад базилики. Я чувствовал, как с каждым шагом ноги мои тяжелеют, и заставил себя поднять голову, чтобы разглядеть над куполом базилики звезды.
Следуя Аристотелю, Церковь учила, будто звезды располагаются на восьмой сфере, все на равном расстоянии от Земли, и движутся вокруг нее по своим орбитам, точно так же, как Солнце и семь планет. Лишь немногие люди, и среди них поляк Коперник, дерзнули представить Вселенную иначе: в центре ее — Солнце, вокруг которого вращается Земля по своей орбите. Дальше этого никто помыслить не смел — никто, кроме меня, Джордано Бруно из Нолы, — и тайная моя мысль, куда более смелая, чем все прежние, была покуда известна мне одному: нет у Вселенной центра, ибо она бесконечна. Каждая звезда, что мерцает сейчас надо мной в бархатной тьме, сама есть солнце, окруженное собственными планетами, и на каждой из этих дальних планет в эту самую минуту создания, подобные мне, так же созерцают небеса, дивясь и гадая, существует ли нечто за пределами их познаний.
