— Насколько я понимаю, мастер Фокс старался укрепить веру и искал наиболее сильные и выразительные примеры.
— Это попросту пропаганда, и единственная ее цель — внушить ненависть к католикам! — вспыхнула София; ее злость настолько поразила меня, что я не сумел этого скрыть. Девушка заметила это, покраснела и добавила уже спокойнее: — Между христианами и так довольно вражды и распрей, к чему подливать масла в огонь.
Смущенная этим взрывом чувств, она отвернулась к огню, а я в изумлении не сводил с нее глаз. Неудивительно, что ректор отчаялся выдать дочь замуж: она настолько смела и оригинальна в разговорах и мыслях, — разве мужчине нужно это в невесте? Независимость суждений редко делает женщину привлекательной в глазах поклонников, но именно этот яростный протест против отведенной ей роли восхищал меня. Я тщетно пытался понять, что она имела в виду. Хотел было подробнее расспросить ее о Фоксе, но дверь вновь отворилась, и Адам принялся с намеренной неторопливостью расставлять на столе тарелки с хлебом и холодными закусками.
— Ваш отец не одобрит, что ужинают в кабинете, — упрекнул он молодую хозяйку, но та жизнерадостно принялась за хлеб.
— Сам он всегда ужинает в кабинете, — парировала она. — Спасибо, Адам, больше нам ничего не нужно.
Слуга не спешил уходить.
— Мистрис София, а ваша матушка…
— Моя матушка легла в постель вчера вечером, когда мы сидели за ужином, и с тех пор не вставала. У нее разгулялись нервы, и она предпочитает, чтобы ее оставили в покое. Спасибо, Адам. — Она улыбалась, но в голосе ее был металл.
Адам, по-видимому произведший себя в защитники чести молодой хозяйки, подыскивал очередной предлог, чтобы помешать нам оставаться в кабинете ректора наедине, но, не отыскав такового, покорно склонил голову и удалился, на этот раз тихонько притворив за собой дверь.
— Угощайтесь, — предложила София, протягивая мне блюдо. — С Фоксом потом разберемся.
Я придвинулся к столу и оторвал кусок хлеба.
— Бруно, — заговорила София, понижая голос и склоняясь ко мне, словно это она пригласила меня для беседы. — Вы обещали рассказать мне о магической книге Агриппы, вот вам и представилась возможность преподать мне урок.
— Обещал, — с набитым ртом подтвердил я, — но сперва объясните мне, зачем вам понадобились заклинания и любовные талисманы? Это запретная книга, обладать подобными знаниями небезопасно.
— Про любовные заклинания я и словом не обмолвилась, — высокомерно отвечала она. — Что это вы себе вообразили? — Но выступившая на лице краска опровергала ее слова.
— Зачем бы девице из приличной семьи понадобилось изучать магию?
— Меня увлекает сама мысль, что возможно овладеть силами, находящимися за пределами нашего понимания, и заставить их служить нашим целям. Разве есть человек, которого не манила бы такая возможность? Я всегда верила, что магия существует. Ведь если б это был пустой соблазн, с какой стати Церковь стала бы тратить столько усилий, чтобы опровергать это?
Я все еще колебался.
— Разумеется, во Вселенной имеются некие могущественные тайные силы, но, чтобы познать их, требуется долгая и тщательная подготовка. Гермесова магия, о коей пишет Агриппа, не сводится к зельям из двух-трех трав и пению заклинаний, как делают это деревенские знахарки. Необходимо разбираться в астрономии, математике, музыке, метафизике, философии, оптике, геометрии и так далее. Целая жизнь уходит на то, чтобы сделаться посвященным.
— Понятно. — Она плотно сжала губы и обхватила руками колени. — Хотите сказать, мне, женщине, на такое ума не хватит?
— Ничего подобного я не говорил! — Я вскинул руку, протестуя и удивляясь, с чего это она сразу вздумала обижаться, но тут вспомнил свой бессильный гнев, охвативший меня во время диспута, когда ее отец намекнул, что я, будучи итальянцем, заведомо должен быть идиотом. Я-то, по крайней мере, мог бы указать такие европейские страны, где не разделяют подобных предрассудков против моей нации, но, сколько мне было известно, нигде в христианском мире девушке не позволили бы учиться и на равных беседовать с мужчинами, каким бы острым ни был ее ум и сколько бы книг она ни прочитала. Разве что королеве дозволено совмещать мудрость с женской слабостью.
— Я хотел сказать лишь, что магии Гермеса придется посвятить всю жизнь, принести немало жертв, а потому я бы никому не порекомендовал этот путь. Не говоря уж о том, что это может привести человека и на костер, — поспешил я добавить, пока мы не поссорились окончательно.
На миг девушка призадумалась, потом вскинула голову и поглядела на меня в упор — в глазах ее была мука.
— Значит, нет возможности научиться действующей магии? — вырвалось у нее.
— В каком смысле действующей? — переспросил я, напуганный очередной переменой в ее настроении. — У вас что-то на уме, но пока вы не объяснитесь, я не смогу дать вам совет.
София вновь обратила лицо к огню и какое-то время молчала. Я тем временем отрезал себе кусок сыра и жевал его, ожидая, решится ли она высказаться откровенно.
— Вам не случалось полюбить кого-то, кто не мог ответить вам взаимностью?
— Нет, — искренне отвечал я, — но я любил девушку, которой не мог обладать, так что я хотя бы отчасти вас понимаю.
Она кивнула, все так же глядя в колеблющееся пламя. Затем подняла голову, вперила в меня взгляд ясных карих глаз.
— Кто она была?
— Знатная француженка. Я жил тогда в Тулузе. Она тоже презирала роль, отведенную женщине, и стремилась к знанию. Она была похожа на вас и духом, и красотой, — ласково добавил я.
Девушка слегка усмехнулась.
— Вы хотели жениться на ней?
Я призадумался.
— Я хотел любить ее. Я хотел, чтобы наши беседы не прерывались, я мечтал сжать ее в объятиях. Но жениться — нет, это было просто невозможно. Ее отец готовил ей брак, соответствующий его честолюбию, а не ее чувствам. И не моим.
— Совсем как мой, — сказала она и вновь кивнула; волосы рассыпались вокруг ее лица. Она вновь пристально посмотрела на меня. — Вас разлучили?
— Ее отец разлучил нас. Но помимо всего прочего в Тулузе продолжались распри между католиками и гугенотами, и ради собственной безопасности мне пришлось уехать. Такова уж моя участь — постоянно скитаться с места на место и создавать себе имя заново. Так что семейное счастье — не мой удел.
— Печально. Однако и тут у вас будет множество поклонниц, Бруно. Ни у кого из англичан нет таких глаз, как у вас.
Комплимент застал меня врасплох, и я не нашелся что ответить. София тоже смутилась и вновь уставилась в огонь.
— Как я вам завидую, вы столько успели повидать! У вас было множество приключений, а я уже шесть лет не покидала Оксфорда. Порой мною овладевает беспокойство и страх, что я так ничего, кроме этого, и не увижу, разве что сумею каким-то образом решительно изменить свою жизнь. Порой я готова сломать ее, мою жизнь, разбить ее в куски! На вас когда-нибудь такое находит? — Выразительные глаза смотрели на меня с мольбой о понимании.
