Арингароса покидал замок Гандольфо с чувством растерянности
и даже страха. Вернувшись в Нью-Йорк, он несколько дней безвылазно просидел в
своих апартаментах, с грустью размышляя о будущем христианства.
И вот через несколько недель ему позвонили, и этот звонок
изменил все. Звонивший говорил с французским акцентом и представился Учителем,
звание в прелатуре вполне распространенное. Он сказал, что знает о планах
Ватикана отмежеваться от «Опус Деи».
Но как он это узнал? – недоумевал Арингароса. Он был уверен,
что лишь несколько представителей верхушки Ватикана знали о грядущем отделении
«Опус Деи». Как бы там ни было, слово вылетело. А когда речь заходила о
распространении слухов, не было в мире более тонких стен, нежели те, что
окружали Ватикан.
– У меня повсюду глаза и уши, епископ, – шептал в
трубку Учитель. – И благодаря им я много чего знаю. А с вашей помощью надеюсь
узнать, где прячут священную реликвию, которая принесет вам огромную,
неизмеримую власть. Власть, которая заставит Ватикан склониться перед вами.
Власть, которая поможет спасти саму Веру. – Он выдержал паузу. – И
делаю я это не только для «Опус Деи». Но для всех нас.
Господь отбирает… но Господь же и дает. Арингароса
почувствовал, как в сердце зажегся лучик надежды.
– Расскажите мне о вашем плане.
Епископ Арингароса был без сознания, когда распахнулись
двери госпиталя Святой Марии. Сайлас, изнемогая от усталости, шагнул в
приемную. Упал на колени на плиточный пол и воззвал о помощи. Все находившиеся
в приемной люди дружно ахнули от страха и неожиданности, увидев полуголого
альбиноса, который склонился над священником в окровавленной сутане.
Врач, помогавший Сайласу положить впавшего в забытье
епископа на каталку, пощупал у раненого пульс и озабоченно нахмурился:
– Он потерял слишком много крови. Надежды почти никакой.
Но тут веки у Арингаросы дрогнули, он пришел в себя и стал
искать взглядом Сайласа.
– Дитя мое…
Сердце у Сайласа разрывалось от гнева и отчаяния.
– Отец, даже если на это уйдет вся жизнь, я найду мерзавца,
который предал нас! Я убью его!
Арингароса лишь покачал головой. И погрустнел, поняв, что
его собираются увозить.
– Сайлас… если ты до сих пор ничему от меня не научился,
пожалуйста, прошу… запомни одно. – Он взял руку Сайласа, крепко сжал в
своей. – Умение прощать… это величайший Божий дар…
– Но, отец…
Арингароса закрыл глаза.
– Ты должен молиться, Сайлас.
Глава 101
Роберт Лэнгдон стоял под куполом Чептер-Хаус и смотрел прямо
в дуло нацеленного на него револьвера Лью Тибинга.
Вы со мной, Роберт, или против меня? Эти слова рыцаря сэра
Лью до сих пор звучали у него в ушах.
Лэнгдон понимал: сколько-нибудь определенного ответа дать он
не может. Если ответит «да», он предаст Софи. Ответ «нет» означал, что у
Тибинга просто не будет иного выбора, кроме как пристрелить их обоих.
Мирная профессия преподавателя не могла научить Лэнгдона
решать спорные вопросы под прицелом револьвера. Зато она научила его находить
ответы на самые парадоксальные вопросы. Когда на вопрос не существует
правильного ответа, есть только один честный выход из ситуации.
Ни да, ни нет.
Молчание.
И Лэнгдон, не отводя взгляд от криптекса, сделал шаг назад.
Не поднимая глаз, он молча отступал, каждый шаг гулким эхом
отдавался в огромном пустом помещении. Нейтральная полоса. Он надеялся, что
Тибинг поймет: единственным в данный момент выходом может быть согласие помочь
при разгадке криптекса. Надеялся, что его молчание скажет Софи: он ее не
предаст, не оставит.
Необходимо выиграть хотя бы немного времени. Чтобы подумать.
Подумать. Он был уверен: именно этого и ждет от него Тибинг.
Вот почему он отдал мне криптекс. Чтобы я почувствовал, что стоит на кону. И
принял решение. Англичанин рассчитывал на то, что прикосновение к творению
Великого мастера заставит Лэнгдона осознать значимость кроющейся в нем тайны.
Пробудит непреодолимое любопытство истинного ученого, перед которым меркнут все
остальные соображения. Заставит понять, что если тайна краеугольного камня
останется неразгаданной, то это будет огромная потеря для истории.
Лэнгдон был уверен: у него осталась единственная возможность
спасти Софи, и связана она с разгадкой последнего ключевого слова. Тут возможен
торг. Если Тибинг поймет, что я способен достать из цилиндра карту, тогда он
может пойти на уступки. И Лэнгдон продолжал медленно отступать к высоким окнам…
а все мысли и воспоминания его были сосредоточены на астрономических символах и
фигурах, украшающих могилу Ньютона.
Шар от могилы найди, Розы цветок. На плодоносное чрево сие
есть намек.
Повернувшись спиной к Тибингу и Софи, он продолжал двигаться
к высоким окнам в стремлении отыскать в их цветных витражах хотя бы искорку
вдохновения. Но ничего не получалось.
Надо представить себя на месте Соньера, понять ход его
рассуждений, думал он, всматриваясь через окно в сад. Что, по его мнению, могло
быть шаром, украшавшим надгробный памятник Ньютону? Перед глазами на фоне
потоков дождя мелькали звезды, кометы и планеты, но Лэнгдон мысленно отмел их
почти сразу. Соньер точными науками не занимался. Он был типичным гуманитарием,
хорошо знал искусство и историю. Священное женское начало… сосуд… Роза…
запрещенная Мария Магдалина… свержение богини… Грааль.
В легендах Грааль зачастую представал в образе жестокой
любовницы, танцующей где-то вдалеке, в тени, нашептывающей тебе на ухо,
соблазняющей, зовущей и исчезающей, точно призрак, стоит тебе сделать хотя бы
шаг.
Глядя на пригибаемые ветром верхушки деревьев, Лэнгдон,
казалось, ощущал ее невидимое присутствие. Знаки разбросаны повсюду. Вот из
тумана выплыл искусительный образ – ветви старой английской яблони, сплошь
усыпанные бело-розовыми цветами. В каждом пять лепестков, и сияют они свежестью
и красотой, подобно Венере. Богиня в саду. Она танцует под дождем, напевает
старинные песни, выглядывает из-за ветвей, смотрит из розовых бутонов, словно
для того, чтобы напомнить Лэнгдону: плод знаний здесь, совсем рядом, стоит
только руку протянуть.
Стоявший в отдалении Тибинг следил за каждым движением
Лэнгдона точно завороженный.
Как я и надеялся, думал Тибинг. Он купился. Он ищет
разгадку.
