Даже грандиозный вклад да Винчи в изобразительное искусство,
вполне христианское по сути своей, воспринимался с подозрением и, как считали
церковники, лишь подтверждал его репутацию духовного лицемера. Только от
Ватикана Леонардо получил сотни заказов, но рисовал на христианскую тематику не
по велению души и сердца и не из собственных религиозных побуждений. Нет, он
воспринимал все это как некое коммерческое предприятие, способ изыскать
средства для ведения разгульной жизни. К несчастью, да Винчи был шутником и
проказником и часто развлекался, подрубая тот сук, на котором сидел. Во многие
свои полотна на христианские темы он включил далеко не христианские тайные
знаки и символы, отдавая тем самым дань своим истинным верованиям и посмеиваясь
над Церковью. Как-то раз Лэнгдон даже читал лекцию в Национальной галерее в
Лондоне. И называлась она «Тайная жизнь Леонардо. Языческие символы в
христианском искусстве».
– Понимаю, что вас беспокоит, – сказал Лэнгдон, –
но поверьте, да Винчи никогда не занимался черной магией. Он был невероятно
одаренным и духовным человеком, пусть и находился в постоянном конфликте с
Церковью. – Едва он успел окончить фразу, как в голову пришла довольно
неожиданная мысль. Он снова покосился на паркетный пол, где красные буквы
складывались в слова. На вид идола родич! О мина зла!
– Да? – сказал Фаш.
Лэнгдон снова тщательно подбирал слова:
– Знаете, я только что подумал, что Соньер разделял духовные
взгляды да Винчи. И не одобрял церковников, исключивших понятие священной
женственности из современной религии. Возможно, имитируя знаменитый рисунок да
Винчи, Соньер хотел тем самым подчеркнуть: он, как и Леонардо, страдал от того,
что Церковь демонизировала богиню.
Фаш смотрел мрачно.
– Так вы считаете, Соньер называл Церковь «родичем идола» и
приписывал ей некую «мину зла»?
Лэнгдону пришлось признать, что так далеко он в своих
заключениях не заходил. Однако пятиконечная звезда неумолимо возвращала все к
той же идее.
– Я просто хотел сказать, что мистер Соньер посвятил свою
жизнь изучению истории богини, а никому на свете не удалось опорочить ее
больше, чем Католической церкви. Ну и этим предсмертным актом Соньер хотел
выразить свое… э-э… разочарование.
– Разочарование? – Голос Фаша звучал почти
враждебно. – Слишком уж сильные выражения он для этого подобрал, вам не
кажется?
Терпению Лэнгдона пришел конец.
– Послушайте, капитан, вы спрашивали, что подсказывает мне
интуиция, просили, чтобы я как-то объяснил, почему Соньер найден в такой позе.
Вот я и объясняю, по своему разумению!
– Стало быть, вы считаете это обвинением Церкви? – У
Фаша заходили желваки, он говорил, с трудом сдерживая ярость. – Я видел
немало смертей, такая уж у меня работа, мистер Лэнгдон. И позвольте сказать вот
что. Когда один человек убивает другого, я не верю, чтобы у жертвы в этот
момент возникала странная мысль оставить некое туманное духовное послание,
значение которого разгадать никто не может. Лично я считаю, он думал только об
одном. La vengeance
[17]
. И думаю, что Соньер написал это,
пытаясь подсказать нам, кто его убийца.
Лэнгдон удивленно смотрел на него:
– Но слова не имеют никакого смысла!
– Нет? Разве?
– Нет, – буркнул он в ответ, усталый и
разочарованный. – Вы сами говорили мне, что на Соньера напали в кабинете.
Напал человек, которого он, видимо, сам и впустил.
– Да.
– Отсюда напрашивается вывод, что куратор знал убийцу.
Фаш кивнул:
– Продолжайте.
– Если Соньер действительно знал человека, который его убил,
то что здесь указывает на убийцу? – Лэнгдон указал на знаки на
полу. – Цифровой код? Какие-то идолы родича? Мины зла? Звезда на животе?
Слишком уж замысловато.
Фаш нахмурился с таким видом, точно эта идея ни разу не
приходила ему в голову.
– Да, верно.
– С учетом всех обстоятельств, – продолжил
Лэнгдон, – я бы предположил, что если Соньер намеревался сказать нам, кто
убийца, он бы просто написал имя этого человека, вот и все.
Впервые за все время на губах Фаша возникло подобие улыбки.
– Précisément, – сказал он. –
Précisément.
Я стал свидетелем работы истинного мастера, размышлял
лейтенант Колле, прислушиваясь к голосу Фаша, звучавшему в наушниках. Агент
понимал: именно моменты, подобные этому, позволили капитану занять столь
высокий пост в иерархии французских силовых служб.
Фаш способен на то, что никто другой не осмелится сделать.
Тонкая лесть – почти утраченное ныне искусство, особенно
современными силовиками, оно требует исключительного самообладания, тем более
когда человек находится в сложных обстоятельствах. Лишь немногие способны столь
тонко провести операцию, а Фаш, он, похоже, просто для этого родился. Его
хладнокровию и терпению мог бы позавидовать робот.
Но сегодня он немного разволновался, словно принимал задание
слишком уж близко к сердцу. Правда, инструкции, которые он давал своим людям
всего лишь час назад, звучали, по обыкновению, лаконично и жестко.
Я знаю, кто убил Жака Соньера, сказал Фаш. Вы знаете, что
делать. И чтоб никаких ошибок.
Пока они не совершили ни одной ошибки.
Сам Колле еще не знал доказательств, на которых основывалась
убежденность Фаша в вине подозреваемого. Зато он знал, что интуиция Быка
никогда не подводит. Вообще интуиция Фаша временами казалась просто
сверхъестественной. Сам Господь шепчет ему на ушко – так сказал один из
агентов, когда Фашу в очередной раз блестяще удалось продемонстрировать наличие
шестого чувства. И Колле был вынужден признать, что если Бог существует, то Фаш
по прозвищу Бык наверняка ходит у него в любимчиках. Капитан усердно посещал мессы
и исповеди, куда как чаще, чем принято у других чиновников его ранга, которые
делали это для поддержания имиджа. Когда несколько лет назад в Париж приезжал
папа римский, Фаш употребил все свои связи, всю настойчивость, чтобы добиться у
него аудиенции. И снимок Фаша рядом с папой теперь висит у него в кабинете.
Папский Бык – так прозвали его с тех пор агенты.
