Соньер зажмурился, страх и сожаление терзали его.
Щелчок холостого выстрела эхом разнесся по коридору.
Соньер открыл глаза.
Альбинос с насмешливым недоумением разглядывал свое оружие.
Хотел было перезарядить его, затем, видно, передумал, с ухмылкой указал на
живот Соньера:
– Я свою работу сделал.
Куратор опустил глаза и увидел на белой льняной рубашке
дырочку от пули. Она была обрамлена красным кольцом крови и находилась
несколькими дюймами ниже грудины. Желудок! Жестокий промах: пуля угодила не в
сердце, а в живот. Куратор был ветераном войны в Алжире и видел немало
мучительных смертей. Еще минут пятнадцать он проживет, а кислоты из желудка,
просачиваясь в грудную полость, будут медленно отравлять его.
– Боль, она, знаете ли, на пользу, месье, – сказал
альбинос. И ушел.
Оставшись один, Жак Соньер взглянул на железную решетку. Он
был в ловушке, двери не откроют еще минут двадцать. А ко времени, когда
кто-нибудь подоспеет на помощь, он будет уже мертв. Но не собственная смерть
страшила его в данный момент.
Я должен передать тайну.
Пытаясь подняться на ноги, он видел перед собой лица трех
своих убитых братьев. Вспомнил о поколениях других братьев, о миссии, которую
они выполняли, бережно передавая тайну потомкам.
Неразрывная цепь знаний.
И вот теперь, несмотря на все меры предосторожности…
несмотря на все ухищрения, он, Жак Соньер, остался единственным звеном этой
цепи, единственным хранителем тайны.
Весь дрожа, он наконец поднялся.
Я должен найти какой-то способ… Он был заперт в Большой
галерее, и на свете существовал лишь один человек, которому можно было передать
факел знаний. Соньер разглядывал стены своей роскошной темницы. Их украшала
коллекция знаменитых на весь мир полотен, казалось, они смотрят на него сверху
вниз, улыбаясь, как старые друзья.
Поморщившись от боли, он призвал на помощь все свои силы и
сноровку. Задача, предстоявшая ему, потребует сосредоточенности и отнимет все
отпущенные ему секунды жизни до последней.
Глава 1
Роберт Лэнгдон проснулся не сразу.
Где-то в темноте звонил телефон. Вот только звонок звучал
непривычно резко, пронзительно. Пошарив на тумбочке, он включил лампу-ночник.
И, щурясь, разглядывал обстановку: обитая бархатом спальня в стиле Ренессанса,
мебель времен Людовика XVI, стены с фресками ручной работы, огромная кровать
красного дерева под балдахином. Где я, черт побери?
На спинке кресла висел жаккардовый халат с монограммой:
«ОТЕЛЬ „РИТЦ“, ПАРИЖ».
Туман в голове начал постепенно рассеиваться. Лэнгдон поднял
трубку:
– Алло?
– Месье Лэнгдон? – раздался мужской голос. –
Надеюсь, я вас не разбудил?
Щурясь, Лэнгдон посмотрел на настольные часы. Они показывали
12.32 ночи. Он проспал всего час и был еле живым от усталости.
– Это портье, месье. Извините за беспокойство, но к вам
посетитель. Говорит, что у него срочное дело.
Лэнгдон все еще плохо соображал. Посетитель? Взгляд упал на
измятый листок бумаги на тумбочке. То была небольшая афишка.
АМЕРИКАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ПАРИЖА
имеет честь пригласить
на встречу с Робертом Лэнгдоном,
профессором религиозной символики
Гарвардского университета
Лэнгдон тихонько застонал. Вечерняя лекция сопровождалась
демонстрацией слайдов: языческий символизм, нашедший отражение в каменной
кладке собора в Шартре, – и консервативной профессуре она наверняка
пришлась не по вкусу. А может, самые религиозные ученые даже попросят его вон и
посадят на первый же рейс до Америки.
– Извините, – ответил Лэнгдон, – но я очень устал
и…
– Mais, monsieur
[3]
, – продолжал
настаивать портье, понизив голос до интимного шепота. – Ваш гость – весьма
влиятельная персона.
Лэнгдон ничуть не сомневался в этом. Книги по религиозной
живописи и культовой символике сделали его своего рода знаменитостью в мире
искусств, только со знаком минус. А в прошлом году скандальная слава Лэнгдона
лишь приумножилась благодаря его участию в довольно двусмысленном инциденте в
Ватикане, который широко освещался прессой. И с тех пор его просто одолевали
разного рода непризнанные историки и дилетанты от искусства, так и валили
толпой.
– Будьте добры, – Лэнгдон изо всех сил старался
говорить вежливо, – запишите имя и адрес этого человека. И скажите, что я
постараюсь позвонить ему в четверг, перед отъездом из Парижа. О'кей?
Спасибо! – И он повесил трубку прежде, чем портье успел что-либо
возразить.
Он сел в кровати и, хмурясь, уставился на лежавший на
столике ежедневник для гостей отеля, на обложке которого красовалась казавшаяся
теперь издевательской надпись: «СПИТЕ КАК МЛАДЕНЕЦ В ГОРОДЕ ОГНЕЙ, СЛАДКАЯ
ДРЕМА В ОТЕЛЕ „РИТЦ“, ПАРИЖ». Он отвернулся и устало взглянул в высокое зеркало
на стене. Мужчина, отразившийся там, был почти незнакомцем. Встрепанный,
усталый.
Тебе нужно как следует отдохнуть, Роберт.
Особенно тяжелым выдался последний год, и это отразилось на
внешности. Обычно такие живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Скулы и
подбородок с ямочкой затеняла щетина. Волосы на висках серебрились сединой, мало
того, седые волоски проблескивали и в густой черной шевелюре. И хотя все
коллеги женского пола уверяли, что седина страшно ему идет, подчеркивает ученый
вид, сам он был вовсе не в восторге.
Видели бы меня сейчас в «Бостон мэгазин»!
В прошлом месяце, к изумлению и некоторой растерянности
Лэнгдона, журнал «Бостон мэгазин» включил его в список десяти самых
«интригующих» людей города – сомнительная честь, поскольку это стало предметом
постоянных насмешек со стороны коллег по Гарварду. И вот сейчас в трех тысячах
миль от дома оказанная ему журналом честь обернулась кошмаром, преследовавшим
его даже на лекции в Парижском университете.
– Дамы и господа, – объявила ведущая на весь битком
набитый зал под названием «Павильон дофина», – наш сегодняшний гость не
нуждается в представлении. Он – автор множества книг, в их числе: «Символика
тайных сект», «Искусство интеллектуалов: утраченный язык идеограмм». И если я
скажу, что именно из-под его пера вышла «Религиозная иконология», то не открою
вам большой тайны. Для многих из вас его книги стали учебниками.
Студенты энергично закивали в знак согласия.
