Я беру из очага кочергу и возвращаюсь в спальню. Сундук старый, открыть крышку оказывается проще простого. А что? Я хочу, чтобы она знала, что ее раскусили. Чтобы почувствовала, что ее дом осквернили, как она обманом оскверняла чужие дома. Откинув крышку сундука, я вижу одежду — старые платья, сорочки, платки, нижние юбки. Я перебираю все это, и вскоре меня окутывает ее запах, этот особенный запах ее тела, смешанный с каким-то более приятным ароматом, быть может оставшимся от самодельных духов, и этот запах вдруг словно пронзает мне живот. Справившись с собой, я продолжаю копаться в тряпье. Что я ищу? Тайник с поддельными драгоценностями, мешок с монетами, сокровища, украденные из чужих домов?
Если награбленное добро где-то и спрятано, то не здесь. Или спрятано не то, чего я ожидал. Ближе ко дну сундука я нащупываю завернутую в платок маленькую записную книжку. Корешок распался, страницы уже не держатся. Раскрыв книжку, я не верю собственным глазам. Каждая страница заполнена сверху донизу: строчки мелких букв перемежаются с какими-то чертежами и картинками, кое-где грубо нарисованы части человеческого тела с подписанными названиями. Мне и в голову не приходило, что она может оказаться грамотной! Но еще примечательнее то, что пишет она, похоже, используя некий шифр; буквы как будто перепутаны, между ними рассыпаны числа и значки. Да, здесь и вправду сокрыты тайны, но такие, к которым мне не подобрать ключа. Я лишь догадываюсь, что это нечто вроде журнала — даты и люди, болезни и лекарства.
Господи, может быть, она и обманщица, но не во всем!
Запихивая книжку обратно, я нащупываю что-то еще, упрятанное в самый угол. Я вытаскиваю маленькую деревянную шкатулку и, едва раскрыв ее, сразу догадываюсь: вот оно! Впрочем, я сам еще не вполне понимаю, что это такое. С внутренней стороны крышки оказывается зеркальце лучшего качества, тонкое, гладкое, а внизу, на черной ткани, лежат два вогнутых дымчато-молочных стеклянных кружочка — совсем крошечные, величиной с росинку или капельку дождя.
Они кажутся такими хрупкими, что я боюсь даже прикасаться к ним. Я облизываю кончик указательного пальца, потом тихонько прикладываю к выпуклому стеклышку. Оно прилипает к кончику пальца, и я осторожно приподнимаю его, подставив снизу шкатулку на случай, если оно упадет. Оно такое легкое, такое тонкое, что трудно представить, как такое можно изготовить. И точно так же трудно представить, как можно было сделать стеклянный камушек, который сверкал бы в точности как рубин. Я вижу свое лицо в зеркальце и это крошечное стеклянное блюдечко и понимаю, что у меня на кончике пальца ее слепота. Но только как? Как это накладывать? Прямо на глаз? Нет. Это же безумие.
Безумие — но лишь наполовину. Всем известно, что стекла помогают лучше видеть. Муранские мастерские спасают целые воинства ученых и иллюстраторов от нищей старости, изготавливая вогнутые линзы, которые увеличивают буквы и изображения. Такую стеклянную снасть использует и наш клиент, старик-корабельщик: его линзы вставлены в рамку из кожи и металла, которую он закрепляет за ушами, чтобы стекла оказались поближе к глазам. Чем ближе, тем лучше. Но это — это совсем иное! Ведь такие линзы она должна вставлять прямо в глаз! А после этого что происходит? Кажутся ли ей все предметы больше или просто видятся туманно — чтобы глаза ее выглядели молочно-белыми? Да и как она выносит это? Ведь это, наверное, настоящая пытка — носить что-то прямо на глазном яблоке. Так оно и есть. Об этом можно догадаться по тому раздражению, по тому болезненному покраснению, которое я заметил мгновенно. Я вспоминаю, какой она бывала раньше, когда я видел ее. Ведь глаза у нее не всегда бывали молочно-белыми. Изредка случалось, как сегодня, что глаза у нее были просто закрыты или полураскрыты так, что виднелись лишь узкие полоски белков. Боже мой! Да стоит только раз или два увидеть эту безумную белизну, чтобы поверить. Может быть, она надевает эти штуки только изредка — именно потому, что они причиняют сильную боль. Разумеется, я тоже порой испытываю боль, и я научился выносить ее. Люди ведь справляются с самыми разными страданиями. Пройдись по рынку в любой день — и увидишь стариков, которые передвигаются будто крабы и повизгивают от боли в суставах. Всегда кто-то мучается сильнее, чем ты.
Однако намеренно подвергать себя мучениям — это, пожалуй, самое необычное проявление воли. Ну разве что награда безмерно велика… Я кладу стеклышко обратно в шкатулку и закрываю крышку, а потом некоторое время неподвижно сижу на кровати, пытаясь представить себе, что она испытывает. Но мысль о ней лишает меня сил, меня снова окутывает ее запах, и теперь мне трудно сопротивляться, ибо вместе с воспоминанием о боли всплывает воспоминание о радости утешения. Я снова чувствую ее руки, обвивающие меня, слышу ее голос, шепчущий что-то мне в ухо, поющий и успокаивающий.
Но зачем? Зачем же ей было заботиться обо мне, выхаживать меня, если она — всего лишь воровка и мошенница? Действительно, зачем ей было вообще возвращаться потом в наш дом? Ведь после кражи рубина прошли годы и с тех пор у нас больше ничего не пропадало. Хотя мы не единственные ее клиенты и едва ли мы — главный источник ее доходов: баночки с отбеливающей кашицей, снадобья от зуда да лихорадки да, быть может, любовный напиток-другой, за которые, как ей хорошо известно, я все равно не буду платить. И все-таки она оставалась нам верна и, несмотря на мой ужасный нрав, дни и ночи бодрствовала у моей постели, спасая мне и жизнь и душу.
Но чего ради? Она даже не попросила за это никакой платы, ушла, прежде чем моя госпожа могла бы предложить ей что-нибудь. А когда она держала меня в объятьях, ее руки, случайно, не наведывались под мой матрас? Что ж, тогда ее ожидало разочарование. Теперь я стал умнее и нашел более надежное место для тайника. Вернее, я спрятал свое сокровище, не пряча его по-настоящему. Любовные сонеты Петрарки стоят в шкафу, рядом с тремя или четырьмя дюжинами других книг, чьи корешки выглядят точно так же. Никто из челяди читать не умеет, а если кто-то из слуг даже и снимет книжку с полки (что уже само по себе невозможно, так как в мое отсутствие дверь комнаты всегда заперта, а ключ есть только у моей госпожи), то ни за что не сумеет взломать код.
Но что наша слепая калека-целительница… Нет, конечно же подобные мысли никогда даже не приходили мне в голову…
Но вот теперь такая мысль мне в голову приходит — и от страха у меня перехватывает дыхание. О Боже, праведный Боже! Нет — только не это! Я заставляю себя немного успокоиться. Нужно все тщательно продумать, шаг за шагом. Итак, в нашем доме оказался человек, умеющий читать. Вор, который в самом деле проник ко мне в комнату — причем во время моего отсутствия. Я вижу самого себя лежащим без чувств в горячке на постели, а она долгими ночами бодрствует возле меня, сидя боком к книжному шкафу. И эта воровка достаточно умна — найдя книгу с замком, она бы не только мгновенно поняла, что там таится нечто ценное, но даже, наверное, сумела бы разгадать код.
Но дело-то в том, что я даже понятия не имею, стоит ли книга по-прежнему на своем месте. Обычно я тщательно проверяю сохранность всего нашего имущества, но не могу припомнить, когда я в последний раз заглядывал в шкаф. Быть может, дней десять или две недели назад, еще до болезни. А после выздоровления я был слишком занят другими делами и даже — да-да! — слишком счастлив, слишком окрылен заново обретенной жизнью, чтобы утруждать себя подобными проверками. Впрочем, я бы наверняка сразу заметил, если…
